Сентябрь 2004. Великобритания.

[Irreal Faces]

Ранний сентябрь в старой доброй Англии в этом году оказался на удивление мягким и приятным: уже озолотившиеся деревья размеренно роняли драгоценную листву под ноги прохожим, но ветки ещё не успели лишиться всех своих одежд, а потому казалось, что золото, багрянец и медь окружают со всех сторон, плавно расстилаясь снизу, неспешно кружа сверху и мягко шурша по бокам. Даже извечный спутник одинокого острова, порой кажущегося оторванным ото всего остального мира, неизменный туман, казалось, решил взять несколько дней отпуска, ничуть не торопясь протягивать свои щупальца к улицам, домам и скверам. Мелкий дождик последний раз заявил о своём существовании несколько дней назад, и именно потому, должно быть, лица прохожих всё больше озаряли лёгкие, порой незаметные им самим улыбки. Сентябрь казался продолжением лета или, вернее, неким приграничьем меж им и осенью, которой только предстояло вступить в свои права, принеся с собой и туман, и ливни, и прохладу. Но пока даже Лондон больше походил на праздничную открытку в золотых тонах, нежели на себя самого.

Так было в Лондоне и Манчестере, Бирмингеме и Шеффилде, пригороде Ливерпуля и Лидсе, в Корнуолле и графстве Суррей. Везде. Кроме одного места.

Всем тем, кто знал о его существовании, он хотя бы раз в жизни виделся в кошмарном сне - одном из тех, что подкрадываются в самое неподходящее время, касаются висков холодными скользкими пальцами и впиваются, проникают вглубь, не отпуская, с каждым мгновением погружая во всё больший ужас, из которого можно выбраться лишь по пробуждении. Все те, кто побывал в нём пусть даже несколько минут, до конца своих дней не могли избавиться от мрачных тяжёлых воспоминаний, оставляющих в душе некое тёмное пятно, мерзкую вязкую кляксу, срастающуюся с самим "я" воедино. Для всех тех, кому присутствие в нём было необходимо ежедневно в связи с профессией, он становился вторым домом, но домом из тех, куда не хотелось являться без крайней на то необходимости, но приходилось, набираясь сил и терпения, заблаговременно собирая по крупицам всё то светлое, доброе и чистое, что было в жизни, - лишь бы найти в себе силы снова вернуться. Те же, кого судьба, рок, карма, фортуна и Визенгамот связали с ним на долгие годы, были обречены. И даже если они оказались в Азкабане уже после того, как его покинул последний дементор, вряд ли их ждало светлое будущее. Быть может, даже куда более тёмное, чем тех счастливцев, которые лишились разума. Безумцы блуждали во мраке собственного сумасшествия, а те, кто не успел потерять связь с реальностью, вынуждены были часами, днями, годами и десятилетиями видеть одни и те же грубые стены, слышать одни и те же стоны из соседних камер и ощущать постоянный холод - снаружи и внутри себя.

Здесь не было золотящего ветви мягкого солнца. Не было лёгкого шороха ветра в опавшей листве. Не было сентября. Не было осени. Не было времён года и времени вообще. Лишь пустота, мутный туман и никогда не исчезающая безысходность. Таков был Азкабан, единственная в Британии тюрьма для преступивших закон волшебников.

@темы: ГП, Игры, которые играют в нас, Великобритания, XXI, Мужчины

Comments

9 сентября 2004 года

Завораживающие краски этой осени померкли для нее ровно два дня три часа и пятнадцать минут назад, когда она узнала от своего непосредственного начальника суть поручения главы Департамента Магического Правопорядка. Гавейн Робардс всего ничего на своем посту, а уже успел встряхнуть департамент с головы до пят: чего только стоит поднятие дел семилетней давности. Впрочем, не об этом должна болеть сейчас голова.

Ну, скажите на милость, за какие такие прегрешения Провидение так строго и безжалостно карает? В чем она, лучшая выпускница правового отделения Магического Университета Британии, провинилась? Ясно дав понять, что если дело будет провалено, она никогда в жизни, как из кожи вон ни лезь, выше младшего аналитика не «запрыгнет», ей тут же отказывают в элементарной помощи, закрыв доступ к значительной части материалов по делу. Вот и будешь тут тыкаться, как слепой котенок, упираясь лбом то в один, то в другой угол наглухо закрытой коробки. А докопаешься до неприглядного – рискуешь оказаться в немилости у Великого и Ужасного мистера Робардса.

И вот сейчас, следуя за своим проводником по лабиринту темных коридоров, Гермиона все глубже и глубже погружалась в пучину своих далеко невеселых мыслей, тоскливого отчаяния и безысходности. Казалось, она воочию видит мокриц, бегающих по сырым стенам, и слышит отдаленные, приглушенные камнем крики, будто кого-то пытают. Хотя уж кто-кто, а мисс Грейнджер точно знала, что пытки запрещены указом Гайвена Робардса от 23 августа 2004 года.
Собравшись с мыслями и силами, Гермиона кивнула охраннику; дверь тюремной камеры распахнулась перед ней и молодая женщина переступила порог.

___
*Гавейн Робардс (англ. Gawain Robards) — глава Авротата. Занял этот пост вместо Руфуса Скримджера после того, как последний стал министром магии. В начале сентября 2004 года назначен на пост главы Департамента Магического Правопорядка.

[Irreal Faces]

Азкабан угнетал. Азкабан не мог не угнетать. Азкабан подступал толстыми холодными стенами со всех сторон. Азкабан смотрел в затылок тяжёлым взглядом узких зарешеченных окон. Азкабан дышал в спину холодным ветром, от которого по позвоночнику бежали свихнувшиеся от ужаса мурашки и шевелились волосы на затылке. Азкабан, казалось, существовал в некой отдельной вселенной, куда переносился из привычного мира любой, кто совершал путешествие в лодке по беспокойному проливу, проходил через охраняемый пуще Гринготтса пропускной пункт и, наконец, переступал порог. Азкабан наблюдал за каждым визитёром, словно строгий и придирчивый родитель - не отец, но отчим, - ежесекундно норовящий углядеть в жестах, словах или поступках посетителя хоть что-то неподходящее времени и месту. Азкабан жил собственной жизнью, мало чем похожей на жизнь остального магического мира - к счастью всех обитателей оного мира. И крайне трудно было не начать испытывать хотя бы малую толику унизительной жалости к тем, кто был заточён в его мрачных тесных камерах - какими бы ужасными ни были их преступления.

Однако, если та самая толика жалости и начала зарождаться в душе молодой сотрудницы Департамента Магического Правопорядка, то тут же погибла, стоило лишь тяжёлой двери в камеру отвориться и впустить девушку внутрь. Меньше всего камера походила на камеру: магически расширенная, она куда больше напоминала гостиничный номер класса люкс, в каких самой Гермионе вряд ли доводилось бывать слишком часто. Нет, на окнах виднелись надёжные решётки, стены не казались менее прочными или мрачными, но на полу был разостлан мягкий ковёр, кровать оказалась застелена тёплым шотландским пледом, а возле викторианского кресла, даже отсюда кажущегося невероятно удобным, устроился небольшой стол с ярко горящими свечами, наполненным бокалом вина (несомненно, самого лучшего), блюдом с фруктами и раскрытой примерно посередине книгой, заглавие которой от двери нельзя было рассмотреть. В довершение ко всему, на одной из стен была прикреплена книжная полка с несколькими томами, один из которых держал в руках нынешний заключённый сей печальной обители. Впрочем, пленником его назвать было сложно, как и комнату - полноценной тюремной камерой. Казалось, что если бы один из давно покинувших Азкабан дементоров сию секунду оказался внутри камеры, его бы непременно ждала мучительная смерть от собственного поцелуя - от удивления.

Люциус Малфой мало изменился с тех пор, когда Гермиона могла видеть его последний раз - в поместье Малфоев, где милейшая Белла учила юную гриффиндорку основам тёмной магии на примере изысканных круциатусов, или во время той самой Великой Битвы (именно так, с заглавных литер, не иначе), где Мальчик-Который-Выжил-Черт-Те-Сколько-Раз уже привычно вершил судьбу магического и маггловского миров. Волшебники старятся медленно, и в свои пятьдесят Люциус продолжал оставаться таким же, каким выглядел в школьные годы Гермионы, когда она могла встретить его лично или на страницах Ежедневного Пророка. Первое, что приходило на ум при взгляде на мужчину - безупречность. Безупречность внешнего облика, словно Малфой всего лишь несколько минут назад вышел из собственного дома, где над ним корпели цирюльники и портные. Безупречность позы - так расслабленно можно было чувствовать себя в собственном кабинете, а не в камере Азкабана, столь расслабленно перелистывать страницы книги полагалось в библиотеке, но уж никак не в стенах самого кошмарного места во всей магической Британии. Безупречность выражения лица, на котором не отразилось ни удивление чьим-то визитом, ни настороженность, ни опасение. Малфой разве что чуть приподнял бровь - как будто вопросительно, словно был хозяином, которого без дозволения побеспокоили за приятным занятием.

Люциус вернул том на полку и, мельком скользнув взглядом по столу, где осталась лежать другая книга, страницы которой чуть дрогнули, потревоженные движением воздуха от отворившейся двери (единственное не безупречное явление в этой картине - дрожащие страницы книги), устремил нечитаемый взор холодных серых глаз на незваную гостью. По его лицу нельзя было понять, узнал он гриффиндорку или нет - впрочем, второе было куда более вероятно, учитывая давность лет и - стоит смотреть правде в глаза - незначительность её фигуры в жизни Малфоя. Мужчина не произнёс ни слова и, если не считать возвращения книги на полку, не сделал ни единого иного жеста, лишь продолжая смотреть на Гермиону, не то ожидая, что она скажет хоть что-то, не то рассчитывая, что девушка окажется призраком и рассеется туманом, не то полагая, что она сама догадается удалиться и не мешать ему читать.

Удивление, родившееся при взгляде на камеру, очень быстро сменилось злым раздражением. И вся теория о глубоко страдающем человеке, тщательно выстраиваемая в течение двух дней, с оглушительным звоном разлетелась на куски. Устроиться со всеми удобствами в одном из самых страшных мест, какие только может придумать человеческий разум, - это... Впрочем, это же Малфой, что с него взять? Гермиона отстраненно подумала, знает ли многоуважаемый борец с коррупцией в Министерстве, каким махровым цветом распускается взяточничество в Азкабане? А если знает, то почему не положит конец? Почему человек, повинный в ужасных злодеяниях, расхаживает тут, словно король мира; а другие, достойные видеть солнечный свет, жить, лежат там, в земле. На доли секунды лицо девушки исказила гримаса жгучей ненависти, досады и презрения, но она почти сразу же сумела успокоиться и взять себя в руки.

Пауза затягивалась и Гермиона прекрасно это понимала. Неожиданно захотелось, чтобы каменные плиты пола разверзлись и скрыли ее от взгляда ненавистных глаз. Пусть упадет Светлое небо, пусть этот человек, стоящий около полки с книгами, станет никем для нее: больше не враг, больше не ночной кошмар. Просто никто. Никто.
- Добрый… - она запнулась, будто забыла, какое сейчас время суток, - день, мистер Малфой. Я Гермиона Грейнджер, младший сотрудник аналитического отдела Аврората. Приказом мистера Гавейна Робардса от 6 сентября этого года ваше дело передано мне, - говорила, подходя к столу. – Можете ознакомиться с документом, - она извлекла из министерского портфеля свиток пергамента, опоясанный крученой веревочкой с тяжелой печатью, и положила рядом с раскрытой книгой.

[Irreal Faces]

Страницы книги встрепенулись от очередного движения воздуха, когда девушка опустила на столешницу пергамент, и ещё один раз - когда Люциус тоже приблизился к столу и наконец почти беззвучно захлопнул книгу, отодвигая её к краю. В отсвете свечного пламени сверкнуло золотистое тиснение, и строки одной из глав "Фауста" спрятались под защитой тёмной обложки, сокрытые от глаз незваной гостьи. Малфой перевёл всё ещё ничего определённого не выражающий взгляд от лица девушки к принесённому ею свитку, небрежным движением пальцев стянул связывающую пергамент нить, и некоторое время молча вчитывался в строки, водя по ним глазами. Потом свернул пергамент, вернул перевязь на положенное ей место и положил свиток в точности туда, откуда взял минутой ранее. И только лишь тогда вновь посмотрел на Гермиону всё тем же неясно что выражающим взглядом.

- Сложно назвать добрым день, если вы вынуждены начинать его с чтения типичного шедевра министерской беллетристики, по чьей-то прихоти названной официальной документацией, - негромкий голос Малфоя звучал чуть иронично, хотя вряд ли Гермиона могла с уверенностью сказать, что именно в ровной интонации речи мужчины показалось таковым. Быть может, каждый звук в отдельности и всё сказанное в целом. - Мои искренние соболезнования вам, мисс Грейнджер. Полагаю, в вашей должности подобным образом начинается каждый добрый день.

Люциус едва заметно и всего на мгновение опустил голову, что, видимо, должно было символизировать приветствие, и первый раз за прошедшие с появления Гермионы в камере минуты взглянул на гостью хоть с каким-то подобием эмоций в глазах. Хотя, пожалуй, скорее то была не эмоция, но лишь выражение - нечто сродни лёгкому изучающему интересу, с каким рассматривают пока ещё не вызывающую никаких чувств впервые увиденную в музее картину. Впрочем, с таким же выражением глядят на товар в магазине, пока не решили, следует ли его приобрести, как он будет смотреться на любимом ночном столике, или вовсе не пригодится и будет лучше пройти мимо к другой полке. Стальной взгляд скользнул снизу вверх от носков туфель девушки до её лица, и Гермиона могла бы почувствовать смущение от столь пристального внимания, если бы то был взгляд мужчины, изучающего женщину. Но Малфой смотрел на неё как на предмет интерьера или некое явление природы, интересное лишь постольку, поскольку оно осмелилось явиться пред светлые очи Люциуса. Однако, видимо, увиденного было ему достаточно - и апогеем сего визуального шоу стала произнесённая после недолгой паузы всё таким же не то равнодушным, не то чуть насмешливым тоном фраза:

- Странный выбор будущего для лучшей выпускницы Хогвартса за сколько-то десятилетий, мисс Грейнджер, - в серых глазах как будто на мгновение вспыхнула отражением тона лёгкая насмешка, но тут же погасла, если и вовсе не была плодом воображения девушки. Во всяком случае, он дал понять, что узнал её - или вспомнил то, что мог рассказывать ещё в школьные годы о гриффиндорской выскочке сын, для которого Гермиона явно была в своё время головной болью. Малфой тем временем добавил: - Чем могу служить младшему сотруднику аналитического отдела аврората?

Впрочем, в голосе не прозвучало ни малейшего намёка на хоть какую-то вероятность "служения" - скорее можно было решить, что своими словами Люциус позволяет незваной гостье продолжить речь.

За те пару коротких минут, пока Малфой был занят изучением скучного документа, Гермиона к вящему ужасу поняла, что работать с этим человеком не сможет. Ни при каких условиях, пусть хоть на нее наложат Круциатус сотню тысяч раз подряд. Сознание девушки раздвоилось: одна часть с легкостью пропускала через себя любые мелкие детали, как незначительные и ненужные, более того - нежелательные, а это самый первый признак ее абсолютной профессиональной непригодности; другая же с болезненной внимательностью следила за каждым движением рук, ловила каждый взгляд, с жадностью оголодавшего готова была впитывать в себя каждое слово, произнесенное вслух, каждую интонацию в голосе в надежде услышать, уловить, понять. Понять, давят ли эти чертовы стены на невозмутимую, ненавистную безупречность, страдает ли, способен ли чувствовать боль?

Если Малфой смотрел на сотрудницу аналитического отдела, как на элемент интерьера, явно чужеродный в этом помещении, то взгляд Гермионы был оценивающим, ищущим, уже менее неприязненным (слава Мерлину злость свою девушка пока умела контролировать), будто перед ней лежало вещественное доказательство интересное, безумно необходимое и пугающее до дрожи одновременно.

- Значит, узнал, помнит, - мелькнуло на краю сознания. А помнит, как ее насилу оттянули от него в Большом зале Хогвартса, когда Гермиона была готова задушить мужчину, явно намного превосходившего ее саму в физической силе, голыми руками, забыв про палочку и магию? Помнит свидетельские показания, отдающие звоном под потолком зала Визенгамота? Помнит застывшие в удивлении глаза, за секунду до этого озарившиеся смертоносным зеленым светом? Помнит?!

Девушка с трудом вдохнула.
- Несмотря на серьезность выдвинутых против вас обвинений, а так же принимая во внимание ваше… - Гермиона с трудом удержалась, что бы не скривиться, - положение в обществе, Министерство готово пойти на уступки в обмен на достоверную информацию о незаконной тайной организации, именуемой себя Упивающимися смертью. Вы имеете право не свидетельствовать против себя и близких членов своей семьи, приобретаете возможность находиться вне стен Азкабана, но на территории Магической Британии. Вы должны будете открыть местонахождение вашего родового поместья и разрешить к нему доступ министерским работникам; предоставить информацию об Упивающийся, способную помочь раскрыть каждого участника и предотвратить их нападения на магическое население и людей, лишенных волшебных способностей. Как только предоставленная вами информация будет проработана и проверена, все обвинения, порочащие славное имя вашего рода, - Гермиона едва не усмехнулась своим же словам и продолжила, - будут сняты. В свою очередь, Министерство Магии обязуется не накладывать дополнительных заклинаний Надзора. Для принятия решения вам дается сорок восемь часов, мистер Малфой.
Она опустила голову и таки поморщилась, чувствую себя случайным прохожим, втянутым комедиантами в театральный фарс, играемый на скрипучей дощатой сцене.

[Irreal Faces]

Малфой слегка поморщился - первое явное проявление сколь-нибудь очевидных эмоций. Даже Гермионе, совершенно не знакомой с этим человеком, нетрудно было сделать вывод: такая реакция вызвана исключительно формой преподнесения сведений (министерская словесная беллетристика во всей своей красе!), нежели самой информацией, кою высказала девушка. Да и то поморщился мужчина уже после того, как Гермиона замолчала, и стало ясно, что больше дополнений к её речи на данный момент не предвидится. Пока же она говорила, представитель славного рода внимательно слушал, как будто бы даже с лёгкой заинтересованностью глядя на невольную собеседницу, и трудно было понять, что вызывало в нём больший интерес: то, что незваная гостья говорила, или то, как она это делала.

Люциус сложил руки на груди. Молчание затягивалось. Снова. Но на сей раз заговорить, хоть как-то обозначив тот факт, что информация по меньшей мере услышана, полагалось именно Малфою, который, однако, ничуть не спешил размыкать губы, продолжая изучающе рассматривать Гермиону, словно надеясь прочесть что-то в её опущенном лице: не то отражение собственной пренебрежительности относительно формы её выступления, не то невысказанные девушкой слова, которые она от греха подальше держала при себе, связанная, видимо, должностью, воспитанием или типично гриффиндорским представлением о правилах поведения с заключёнными.

Когда повисшая в камере тишина, нарушаемая лишь дыханием двух замерших друг напротив друга людей, стала практически невыносимой - разумеется, лишь для гостьи, но никак не для самого Малфоя, - Люциус наконец пошевелился, почти бесшумно переступив с ноги на ногу и опустив руки. Левой ладонью он оперся о столешницу, вторую же отвёл чуть назад, явно испытывая некоторый дискомфорт от невозможности положить её на навершие давно ставшей продолжением руки трости: во всяком случае, это предписание работниками Азкабана было выполнено, и трость конфисковали при заключении в камеру вместе со спрятанной внутри неё волшебной палочкой. Вряд ли магглорожденной ведьме, лишь половину жизни знакомой с этой неотъемлемой частью существования каждого волшебника, было легко понять, насколько сильно недостаёт гладкой отполированной поверхности в ладони тому, кто с малых лет привык всегда иметь палочку при себе - привык за почти полвека.

- Согласен, - проговорил Малфой так, словно делал девушке, Министерству и всей магической Великобритании огромное одолжение, вместе с тем вплетая в одно не слишком длинное слово интонацию, навевающую ощущение, будто за несколько минут затянувшегося молчания успел не только взвесить все "за" и "против", но и попутно решить на ближайшие три-четыре сотни лет судьбы собственного рода, колдовского сообщества и самой Гермионы. Или так, будто даже не раздумывал над ответом. - При двух условиях, мисс Грейнджер. Мне следует высказать их вам лично или направить вашему начальству официальное прошение?

И вновь этот тон, с которым смысл последнего слова искажался, полностью меняя его значение.

Секунда за секундой, минута за минутой проходили в молчании. Внутри у Гермионы то все замирало, как бывает в природе в преддверии сильной грозы, мысли вяло ползли, больше похожие на карамельную тянучку; то все походило на ту самую бурю, разыгравшуюся не на шутку, и тогда собственный рассудок казался девушке мятной помадкой в форме лягушки, что «в желудке прыгает, ногами дрыгает».
Гермиона успела изучить, наверное, каждую складку на одежде своего собеседника, когда он наконец соблаговолил произнести короткое равнодушно-спокойное «Согласен». Она тут же вскинула голову, с нескрываемым изумлением глядя на Малфоя, с приоткрытых в удивлении губ уже почти сорвался непозволительный сейчас вопрос, но Гермиона вовремя опомнилась, беззвучно выдохнула и чуть нахмурилась.

Неужели? Неужели такое быстрое согласие – свидетельство той самой теории, кою нарисовала себе младший сотрудник аналитического отдела? Но тогда… Тогда нужно вцепиться руками, ногами и, если потребуется, зубами, чтобы этот человек никогда не переступил порога Азкабана, чтобы каждый день был не менее добрым, чем сегодняшний. Мелочно и гнусно, но тогда получится прикрыть душевную рану знанием, что, да(!), плохо, что тюрьма угнетает, что он здесь страдает, что Азкабан забирает последнее легкое и светлое, если оно есть и было, оставляя после себя холод, тоску и мрак.

- Я не вижу обстоятельств, препятствующих вам высказать свои условия лично мне. В любом случае, они должны носить разумный характер и будут официально закреплены в тексте документа, при вашем, конечно, согласии на предлагаемый Министерством договор.

[Irreal Faces]

Малфой чуть заметно наклонил голову, этим обозначением кивка давая понять девушке, что тоже не видит обстоятельств, мешающих высказать условия сию секунду, коль саму работницу аврората устраивает подобный вариант развития событий. На сей раз Люциус не стал выдерживать паузу, сверлить непрошеную гостью стальным взглядом или вынуждать её терпеть очередную пятиминутку неопределённости в тяжёлом молчании. Он с задумчивым видом потёр холёной рукой гладко выбритый подбородок, блеснув при этом фамильным перстнем на безымянном пальце правой руки, как и полагалось вдовцу. Пожалуй, жест этот был призван не столько дать Люциусу время обдумать свой ответ, который, вероятнее всего, был сформулирован ещё до того, как заговорила Гермиона, сколько позволить мужчине ещё немного понаблюдать за девушкой.

- Во-первых, я хочу получить официальные гарантии того, что участие членов моей семьи и моё участие в любых действиях, направленных против упомянутой вами организации, останется исключительно опосредованным, - проговорил Малфой без лишней спешки, размеренно и спокойно, как будто не сомневаясь, что это его условие будет принято Министерством безоговорочно. - Я имею в виду, что ни я, ни моя семья не должны будут участвовать ни в каких потенциально опасных действиях, связанных с обозначенным вами делом. В том же случае, если подобное случится, и Министерство будет не в силах гарантировать мне и моей семье неприкосновенность, я хочу иметь полную свободу действий для обеспечения безопасности.

Малфой чуть усмехнулся одними уголками губ и пояснил для девушки:
- Хочу быть уверен, что если на меня направят палочку, готовясь произнести два заветных слова, я смогу свободно аппарировать на Аляску без опасения угодить в места не столь отдалённые по подозрению во всех смертных грехах. Не отрицаю, это не самое худшее место на планете, - мужчина лениво оглядел камеру, прежде чем вернуть взор собеседнице, - однако и далеко не лучшее.

Люциус замолчал, не торопясь произносить своё "во-вторых" и ожидая от девушки каких-то комментариев или хотя бы любой другой реакции, обозначающей, что информация принята к сведению.

Гермиона внимательно смотрела на Малфоя и в то же время куда-то мимо него; старательно вслушивалась в каждое слово, тогда как хотелось заткнуть уши и бежать без оглядки.
- Разумно и правильно, - медленно ответила девушка, подкрепив слова таким же неторопливым кивком. – Министерство и Департамент в частности, без сомнений, примут все необходимые меры для обеспечения вашей безопасности. Ваше имя не будет фигурировать в официальных документах, касающихся расследования известных вам дел. В случае прямой угрозы жизни и здоровью вы вправе защищать себя и близких законными способами. Думаю, не имеет смысла напоминать, что применение непростительных заклятий недопустимо в любом случае.

Что же будет во-вторых? Ведь еще есть шанс вынудить Малфоя отказаться от договора с Министерством? Есть?
Я сама рою себе могилу.

[Irreal Faces]

- Чудесно, - произнёс Малфой не выражающим никаких чудес или даже просто удовлетворения тоном. Всего лишь констатация факта, не более чем пометка, этакая короткая галочка возле одного из пунктов мысленного списка, только подтверждение тому, в чём, казалось, Люциус был уверен ещё до того, как девушка ему ответила.

Пожалуй, не было лишней необходимости говорить об этом здесь и сейчас именно с Гермионой: подобные условия вполне могли быть вписаны в соответствующие пункты будущего соглашения с Министерством, однако... Однако Люциус находился в Азкабане уже не первый день (пусть и весьма комфортная, но камера оставалась камерой), а незадолго до задержания был слишком занят, чтобы позволить себе нечто большее, нежели явления первой необходимости. И сейчас Малфою было попросту забавно наблюдать за тем, как официальная представительница аврората, некогда лучшая выпускница Хогвартса, героиня войны (какой бишь там степени Орден Мерлина ей вручили?), явно спящая и видящая себя в роли спасительницы мира от ужасных Упивающихся Смертью, независимо от того, были ли они оправданы или до сих пор продолжали придерживаться своей линии, - как эта юная особа, от которой так и разило идеализмом, правильностью и типично гриффиндорским (читай: ослиным) упрямством, стояла перед ним, выжимала из себя вежливые речи, старательно сдерживаясь, чтобы то ли не завопить и сбежать из камеры куда подальше, то ли не взорваться подобно сверхновой, то ли не разрыдаться злыми обидными слезами, то ли ещё нечто столь же типичное с частицей "не". Впрочем, самой Гермионе было совершенно незачем знать о подобных мыслях, и Люциус в привычной манере хранил на лице неопределённое выражение равнодушия с лёгким оттенком едва оформившейся вежливой заинтересованности.

- Во-вторых, - наконец произнёс Люциус, решив, что на первый раз развлечений достаточно, - что касается доступа в мой дом, к любым архивам, документам и данным, многие из которых являются достоянием исключительно рода Малфой и не должны быть открыты для посторонних, я дам согласие на вмешательство в свою личную жизнь и жизнь моей семьи лишь одному человеку - любому, кого назначит ваше начальство.

Мужчина скользнул ладонью к лежащему на столе свитку и небрежно подвинул его чуть в сторону, дальше от себя, словно то был не официальный документ, а глупое любовное послание от наивной школьницы. Люциус не дал Гермионе возразить или что-то ответить, как тут же продолжил:
- И именно этот пункт нашего возможного соглашения является обязательным, поскольку даже при наличии у меня иного желания, я не смог бы впустить в дом чужого человека. Не всё в этом мире решают бумажки, мисс Грейнджер, - губы Малфоя изобразили пренебрежительную усмешку, когда взгляд мельком скользнул к свитку, прежде чем вновь вернуться к лицу девушки. - Дабы не плодить лишних недомолвок, поясню сразу. Некоторое время назад на мой дом были наложены мощные защитные чары, полностью ограждающие его от проникновения извне любого, кто не является близким родственником по крови либо принятым в семью по проведении определённых древних ритуалов. Полагаю, вам самой не слишком много известно по сему предмету, однако, уверен, любой чистокровный волшебник сможет подтвердить существование оных чар.

И вновь в ровном голосе мужчины нельзя было услышать ни оттенка гордости за чистоту собственной крови, ни желания унизить собеседницу или завуалировать грубое "грязнокровка" в отточенном построении фраз. Всего лишь констатация им обоим известного факта, не более того.

- Единственным возможным способом для постороннего без отрицательных последствий войти в дом является достаточно сложный ритуал... - Малфой чуть прищурил глаза, вглядываясь в лицо Гермионы, как будто желая прочесть, верно ли она улавливает смысл сказанного, а именно сейчас - ещё и пытаясь подобрать более понятные ей, не знакомой с некоторыми аспектами магии, слова, чтобы не исказить смысл. Впрочем, вряд ли девушка была в состоянии оценить сей поистине великодушный жест, хотя Малфой мог всего лишь произнести несколько слов на латыни вместо того, чтобы растекаться мыслью по древу, а дальше уж пусть бы она сама уточняла по старым книгам, что это за магия такая. - Нечто вроде временного приглашения, которое обеспечит безопасность и временное принятие магией дома и семьи. Увы, процесс проведения ритуала хоть и не длительный, однако достаточно сложный, в связи с чем я не могу обеспечить доступ к своему дому нескольким людям одновременно. Однако, полагаю, в Министерстве найдутся достойные специалисты, чтобы и в одиночку провести необходимую работу.

Фраза "Кроме того, не хочу превращать свой дом в проходной двор" так и не прозвучала, но, произнесённая мысленно, заставила Люциуса мысленно же поморщиться.

Это был конец. Малфой, сам о том не подозревая, загнал новоиспеченного следователя по его делу в ловушку. Нет, даже не так, - сбросил в яму, выбраться из которой теперь-то уж точно не представляется возможным. В горле вмиг пересохло, а перед глазами резвым хороводом заплясали цветные круги; Гермиона даже уперлась свободной от портфеля рукой в угол стола, чтобы не потерять равновесие.
Это действительно был конец. Нет, можно легко сейчас отвергнуть данное условие, сославшись хотя бы на то, что невозможно поддерживать некоторые поисковые заклинания в одиночку, что любому, назначенному аврору, понадобится помощь, конечно, не группы быстрого реагирования, но уж пары подручных - точно. Отказать в принятии условия - свести на нет возможность заключения соглашения - провалить задание с занесением в личное дело. Ко всему прочему Гермионе было ясно, как Божий день, кого именно назначат на роль "козла отпущения", а пустыней, видимо, будет дом Малфоя.
Волна неожиданного, почти неконтролируемого гнева затопила сознание девушки. Хотелось выхватить палочку и, если не убить самого Люциуса, то крушить все вокруг; безудержная жажда разрушения схлынула так же внезапно, как и появилась.
- Это Азкабан, - едва слышно прошептала Гермиона, продолжая мысленно убеждать себя, что виноваты стены, окружающие их с Малфоем, виноват воздух, сырость, полумрак и обнимающая за плечи безысходность.
Ее взгляд бессильно скользнул по лицу мужчины, словно коготь по стеклу.
- Думаю, и это условие не будет отклонено руководством, - бесцветно проговорила Гермиона, - документы будет подготовлены в ближайшие дни, - Малфоя каждый раз можно будет официально вызывать в Министерство, а проверку дома откладывать до бесконечности по миллиону вменяемых причин. Со своей совестью мисс Грейнджер разберется сама. - Всего доброго, - она кивнула и направилась к двери, не забрав свиток с приказом со стола - всего лишь копия, сделанная специально для второй стороны.

[Irreal Faces]

- Чудесно, - губы Малфоя изобразили лёгкий намёк на улыбку, который едва угадывался, не поддерживаемый взглядом. Тот остался точно таким же, как и в начале их встречи, словно для Люциуса не случилось ничего неожиданного, ничего, что могло повлиять на его настроение и состояние. Впрочем, вполне возможно, так оно и было: Гермиона, по меньшей мере, могла сложить два и два и догадаться, что даже если бы не она, кто-то другой из молодых да желторотых занимался делом Малфоя, и результат вряд ли отличался бы от того, к которому пришла она сама. Не всё в этом мире решают бумажки, но очень многое - звенящие кругляши галлеонов.

Сам же Люциус, пожалуй, был слегка удивлён: всё же предполагал, что на сей раз его задержат на куда меньший срок и быстро согласятся выпустить, условившись на нескольких якобы выгодных для Министерства пунктах. Должно быть, за последние дни бывшие Упивающиеся (кои, в общем-то, оказались совсем не бывшими) успели натворить делов, выделяющихся из обычного списка своих достижений - раз уж аврорат осмелился надавить после... после всего. Вероятно, бывшие сподвижнички закатили нечто и впрямь грандиозное - коль уж, с учётом всего выше обдуманного, Министерство не только задержало его, Малфоя, оправданного много лет назад и с тех пор ведущего безупречную жизнь интеллигента и миллиардера, в Азкабане неоправданно долго, но ещё и не сразу выпустило после столь неоднозначных условий - не то смехотворных, не то опасных. Но настораживающих вдвойне, учитывая, кого именно аврорат направил к Люциусу. Он никогда не был глупцом, и сейчас не считал подобный выбор аврората случайностью. О нет, чем угодно, но не случайностью уж точно! Что ж, в любом случае, сейчас ему оставалось только ждать и наблюдать, как будут развиваться события...

Едва девушка упомянула о скорой подготовке необходимой документации, Люциус тут же потерял к гостье интерес. Уселся в кресло возле стола и, даже не посмотрев мельком на оставленный Гермионой свиток, взял книгу, безошибочно пролистав её на те страницы, где прервал чтение. Держа одной рукой творение незабвенного Гете, Малфой свободной ладонью потянулся к блюду с фруктами и не глядя отцепил от грозди спелого винограда одну ягоду, которую направил к губам. Как будто только что вспомнив о присутствии девушки, он поднял глаза от книги, чтобы бросить в спину уходящей Гермионе холодный взгляд и ничуть не более тёплые слова:
- Всего доброго, мисс Грейнджер, - едва ощутимая не то усмешка, не то завуалированное "При даме сидеть не принято. Как, вы ещё не ушли? Ах, я и не заметил"...