Всякий видит, чем ты кажешься, немногие чувствуют, кто ты на самом деле. ©N.Machiavelli
Если опустить ресницы низко-низко, но не сжимая век, оставляя тонкие щёлки – бойницы в средневековом замке, сравнительно недавно эволюционировавшем в фамильное поместье; Блэков ли, Лестрейнджей ли, какая разница, если все они одинаковы, - густая пелена их выстроится ровными рядами, заслоняя обзор, словно череда древесных стволов. Вокруг – десятки и сотни опущенных ресниц: тени на щеках – тени на земле, обветренный румянец – редкое позднее цветение на кустарниках, родинка в уголке левого глаза – засохший куст неопределённого происхождения, породистый нос с трепещущими крыльями – упавшая осина с облупленной кожей-корой.
Армия деревянных солдат бодро вышагивает на параде в честь маггловской испуганной девчушки. Рядовые кусты в аккуратных мундирах без пылинки-былинки, хвойные капитаны в тёмно-зелёных мантиях и прочие военные чины – от осины и дуба до бука и граба. Марш-марш, левой! Марш-марш, правой! Равнение на запад – там земля вгрызается в лакомный кусок красного солнечного хлеба, давится, харкает кровью, выплёвывая в небо брызги, стекающие по темнеюще-синей тарелке.
На бешеной скорости – захлёбываться воздухом, не дышать, захлёбываться ветром, смаргивать выступившие слёзы, захлёбываться полётом, лавировать между офицерами в коричнево-зелёных мундирах и мантиях, захлёбываться, захлёбываться, захлёбываться… Распахивать глаза шире, ловя зрачками ветряные иглы, не щурясь – куда уж, вокруг и без того едва можно успеть заметить промежуток среди часто растущих ресниц-деревьев, скользнуть меж них, не соприкоснувшись.
Девчонка показалась впереди и чуть в стороне: зверушка в панике, волки близко, и уже всё равно, что кончики длинных ушей обдираются о ветки кустов, лапы сбиты и вместо выдоха из маленькой груди вырывается полувсхлип-полувсхрип. Бежать-бежать-бежать – даже издалека можно услышать, в каком ритме колотится разрывающееся от страха сердечко. Беги-беги-беги – вторят разрозненные вспышки заклинаний. Рабастан где-то слегка позади и выше, Нарцисса - хрупкий цветочек, вьюнком тонких изящных пальчиков обвивший древко метлы – чуть в стороне, Родольфус – на расстоянии нескольких ударов сердца в полёте и слишком близко.
Отвлеклась, оглянувшись на сестру (ах, способны ли гибкие ветви-лианы обвить хрупкое тельце испуганного зайчишки и сжать до финального хруста или упадут бессильно?), и едва не врезалась в высокий бук, ругнувшись сквозь зубы: сбилась с ритма, утратила зрительный контакт с дичью. И лишь краем глаза – мерцание разноцветных точек, что мгновенно исчезает, стоит только сфокусироваться на нём - заметила летящий всполох заклятья Родольфуса. В неё.
Урок жизни номер мерлин-знает-какой, Белла, мотай на ус или прядку волос, накручивая на пальчик, как делала когда-то в детстве: «Беллатрикс, это вульгарно, избавься от дурной привычки» - «Да, матушка». О, она избавилась от множества вредных привычек, но ещё больше приобрела, ведь чистая кровь – нечто зримо большее, чем хвалёная аристократическая сдержанность, каменное лицо и холодные холёные руки; большее, чем подчёркнутая безэмоциональность, возведённая в энную степень правильность и зазубренные наизусть имена многочисленных достойных предков; большее, чем исполнение того, что должно. Большее.
Урок, Беллатрикс, урок. Не отвлекайся. И никогда – слышишь? – никогда не поворачивайся спиной к врагу, сопернице, конкуренту; к матери, отцу, любим… любовнику. Ни к кому. Никогда. К мужу – в первую очередь.
Метла нарисовала мёртвую петлю, вырвалась из рук и упала где-то недалеко от узкой тропинки, по которой бежала маггла. Беллу бросило в сторону, перевернуло в воздухе, уронило в колючий куст барбариса волшебного (две унции растёртого корня, пять капель сока ягод, смешать с тремя унциями желчи летучей мыши, растворить в настое мелиссы обыкновенной, собранной после новолуния, прикладывать компрессы к коже поверх ушибов – профессор Слагхорн гордился бы её отличной памятью) и вышибло дух. Дышать, оказывается, так трудно, когда тебя кидает спиной на землю, и лишь благодаря колючим веткам куста падение смягчается.
Беллатрикс, кое-как придя в себя, но всё же не прогнав лёгкую марь перед глазами, с трудом приподнялась, усевшись на смятом колючем кусте волшебного боярышника и не рискуя вставать – деревянные солдатики плясали канкан перед глазами, высоко подбрасывая стройные ноги. Помотав головой, отчего в разные стороны полетели застрявшие в волосах листья, она нашла глазами висящего в воздухе неподалёку Родольфуса и впилась в него горящим взором. Не моргая.
«Ах ты ублюдок!» Взъерошенная, всклокоченная, растрёпанная, с пособием по гербологии в волосах, судорожно вцепившаяся пальцами в чудом оставшуюся целой волшебную палочку, в прорванных кое-где маггловских тряпках – левый рукав и вовсе остался висеть где-то в колючках, обнажая руку, на внутренней стороне которой ехидно подмигивала женщине тёмная метка, - с кровоточащей широкой царапиной на бледной (аристократически бледной, к такой-то пуффендуйской матери!) щеке и бешеным взглядом… «Так, значит, вот оно – истинное лицо непрошибаемого галантного занудишки, да?»
Беллатрикс рассмеялась. Согнулась, держась рукой за живот, и расхохоталась, как не делала уже очень давно, много месяцев с тех самых пор, как узнала о том, что её жизнь вскоре превратится в жалкое подобие того, что бы она хотела видеть. Не истерично, не безумно, без надрыва и фальши – искренне, громко, заразительно, весело и даже как будто почти счастливо. Как же всё это смешно, смешно, смешно, по-настоящему смешно, ослепительно смешно, оглушительно смешно. Ведь не рыдать же, право. Хохотать!
Высмеивая всё и вся. Маггловскую зайчишку, воспользовавшуюся коротким промедлением как шансом сбежать, которому не суждено сбыться. Фамильное поместье Лестрейнджей, тёмное, мрачное, неживое, которое она непременно перевернёт с ног на голову, наплевав на все правила и пристойности. Почтенную матушку, столько лет подряд сжимавшую губы в полоску до такой степени, что они стали тонкими. Всё то правильное, нормальное, должное, обязательное, что ожидалось от неё, Цисси и прочих. Дикую охоту, превратившуюся в ознакомление младшей сестрички с тонкостями тёмных великосветских развлечений. Рабастана, Нарциссу, супруга, неожиданно показавшегося в ином, неожиданном, свете, да ещё себя, какой она когда-то была, какой хотела стать, какой никогда уже не будет, какой положено являться, и себя, какая есть; сломанная пиковая королева на зелёном троне – а розы покрасим алым соком из пореза на щеке! Несите терновый венец!
...Как же тут не хохотать?
Армия деревянных солдат бодро вышагивает на параде в честь маггловской испуганной девчушки. Рядовые кусты в аккуратных мундирах без пылинки-былинки, хвойные капитаны в тёмно-зелёных мантиях и прочие военные чины – от осины и дуба до бука и граба. Марш-марш, левой! Марш-марш, правой! Равнение на запад – там земля вгрызается в лакомный кусок красного солнечного хлеба, давится, харкает кровью, выплёвывая в небо брызги, стекающие по темнеюще-синей тарелке.
На бешеной скорости – захлёбываться воздухом, не дышать, захлёбываться ветром, смаргивать выступившие слёзы, захлёбываться полётом, лавировать между офицерами в коричнево-зелёных мундирах и мантиях, захлёбываться, захлёбываться, захлёбываться… Распахивать глаза шире, ловя зрачками ветряные иглы, не щурясь – куда уж, вокруг и без того едва можно успеть заметить промежуток среди часто растущих ресниц-деревьев, скользнуть меж них, не соприкоснувшись.
Девчонка показалась впереди и чуть в стороне: зверушка в панике, волки близко, и уже всё равно, что кончики длинных ушей обдираются о ветки кустов, лапы сбиты и вместо выдоха из маленькой груди вырывается полувсхлип-полувсхрип. Бежать-бежать-бежать – даже издалека можно услышать, в каком ритме колотится разрывающееся от страха сердечко. Беги-беги-беги – вторят разрозненные вспышки заклинаний. Рабастан где-то слегка позади и выше, Нарцисса - хрупкий цветочек, вьюнком тонких изящных пальчиков обвивший древко метлы – чуть в стороне, Родольфус – на расстоянии нескольких ударов сердца в полёте и слишком близко.
Отвлеклась, оглянувшись на сестру (ах, способны ли гибкие ветви-лианы обвить хрупкое тельце испуганного зайчишки и сжать до финального хруста или упадут бессильно?), и едва не врезалась в высокий бук, ругнувшись сквозь зубы: сбилась с ритма, утратила зрительный контакт с дичью. И лишь краем глаза – мерцание разноцветных точек, что мгновенно исчезает, стоит только сфокусироваться на нём - заметила летящий всполох заклятья Родольфуса. В неё.
Урок жизни номер мерлин-знает-какой, Белла, мотай на ус или прядку волос, накручивая на пальчик, как делала когда-то в детстве: «Беллатрикс, это вульгарно, избавься от дурной привычки» - «Да, матушка». О, она избавилась от множества вредных привычек, но ещё больше приобрела, ведь чистая кровь – нечто зримо большее, чем хвалёная аристократическая сдержанность, каменное лицо и холодные холёные руки; большее, чем подчёркнутая безэмоциональность, возведённая в энную степень правильность и зазубренные наизусть имена многочисленных достойных предков; большее, чем исполнение того, что должно. Большее.
Урок, Беллатрикс, урок. Не отвлекайся. И никогда – слышишь? – никогда не поворачивайся спиной к врагу, сопернице, конкуренту; к матери, отцу, любим… любовнику. Ни к кому. Никогда. К мужу – в первую очередь.
Метла нарисовала мёртвую петлю, вырвалась из рук и упала где-то недалеко от узкой тропинки, по которой бежала маггла. Беллу бросило в сторону, перевернуло в воздухе, уронило в колючий куст барбариса волшебного (две унции растёртого корня, пять капель сока ягод, смешать с тремя унциями желчи летучей мыши, растворить в настое мелиссы обыкновенной, собранной после новолуния, прикладывать компрессы к коже поверх ушибов – профессор Слагхорн гордился бы её отличной памятью) и вышибло дух. Дышать, оказывается, так трудно, когда тебя кидает спиной на землю, и лишь благодаря колючим веткам куста падение смягчается.
Беллатрикс, кое-как придя в себя, но всё же не прогнав лёгкую марь перед глазами, с трудом приподнялась, усевшись на смятом колючем кусте волшебного боярышника и не рискуя вставать – деревянные солдатики плясали канкан перед глазами, высоко подбрасывая стройные ноги. Помотав головой, отчего в разные стороны полетели застрявшие в волосах листья, она нашла глазами висящего в воздухе неподалёку Родольфуса и впилась в него горящим взором. Не моргая.
«Ах ты ублюдок!» Взъерошенная, всклокоченная, растрёпанная, с пособием по гербологии в волосах, судорожно вцепившаяся пальцами в чудом оставшуюся целой волшебную палочку, в прорванных кое-где маггловских тряпках – левый рукав и вовсе остался висеть где-то в колючках, обнажая руку, на внутренней стороне которой ехидно подмигивала женщине тёмная метка, - с кровоточащей широкой царапиной на бледной (аристократически бледной, к такой-то пуффендуйской матери!) щеке и бешеным взглядом… «Так, значит, вот оно – истинное лицо непрошибаемого галантного занудишки, да?»
Беллатрикс рассмеялась. Согнулась, держась рукой за живот, и расхохоталась, как не делала уже очень давно, много месяцев с тех самых пор, как узнала о том, что её жизнь вскоре превратится в жалкое подобие того, что бы она хотела видеть. Не истерично, не безумно, без надрыва и фальши – искренне, громко, заразительно, весело и даже как будто почти счастливо. Как же всё это смешно, смешно, смешно, по-настоящему смешно, ослепительно смешно, оглушительно смешно. Ведь не рыдать же, право. Хохотать!
Высмеивая всё и вся. Маггловскую зайчишку, воспользовавшуюся коротким промедлением как шансом сбежать, которому не суждено сбыться. Фамильное поместье Лестрейнджей, тёмное, мрачное, неживое, которое она непременно перевернёт с ног на голову, наплевав на все правила и пристойности. Почтенную матушку, столько лет подряд сжимавшую губы в полоску до такой степени, что они стали тонкими. Всё то правильное, нормальное, должное, обязательное, что ожидалось от неё, Цисси и прочих. Дикую охоту, превратившуюся в ознакомление младшей сестрички с тонкостями тёмных великосветских развлечений. Рабастана, Нарциссу, супруга, неожиданно показавшегося в ином, неожиданном, свете, да ещё себя, какой она когда-то была, какой хотела стать, какой никогда уже не будет, какой положено являться, и себя, какая есть; сломанная пиковая королева на зелёном троне – а розы покрасим алым соком из пореза на щеке! Несите терновый венец!
...Как же тут не хохотать?
