Всякий видит, чем ты кажешься, немногие чувствуют, кто ты на самом деле. ©N.Machiavelli
В одну из вёсен моих странствий мне довелось побывать в небольшом европейском городке в пору его наиярчайшего расцвета. Городок в устье неизвестной мне реки располагался невдалеке от торгового тракта, ведущего к столице, а потому он постоянно приобретал всё больше лучших черт своего времени, постепенно богатея, хорошея и развиваясь. С каждым годом в этот городок, устроившийся под тёплым солнцем, которое согревало плодородные земли, приезжало всё больше переселенцев, кои оседали в округе, отчего городок постоянно расширялся, пока однажды не превратился в один из крупнейших в той области страны. Однако же мне повезло посетить город в тот чудесный период, когда по широкому тракту нередко проезжали самые разные, порой весьма странные путники, но ещё до того, как дома подступили к самой дороге, а вся округа укрылась под пыльным саваном.
Конец апреля в тех местах всегда оказывался необычайно тёплым, плавно перетекая в ещё более радующий хорошей погодой май, а там уже и до лета было недалеко. Каждый день одаривался солнцем с рассвета до самого заката, и лишь изредка на небо набегали полупрозрачные облачка. В один из таких весенних дней я вместе со своим слугой остановился в придорожной таверне городка, и сразу же был осведомлён о последних новостях, коих в таком небольшом местечке всегда было не слишком-то много. Впрочем, на этот раз трактирщику было о чём мне порассказать. На западной окраине ещё вчера вечером остановился бродячий цирк. Уже к закату на том месте вырос сапфирово-синий шатёр с вышитыми на нём серебряными нитями большими звёздами, невдалеке в повозках заночевала труппа, и до рассвета над тихо спящим городом разносились птичьи крики, звериный рык и великое множество других странных звуков, столь характерных для цирка. Сегодня же в цирке прошло первое представление, вечером собирались устроить второе, потому как желающих посетить редкую в этих местах забаву оказалось так много, что за один раз все любители развлечений просто не уместились под сводами довольно-таки небольшого шатра. Особенным успехом пользовался один аттракцион, который, в отличие от остальных представлений, можно было посетить в любое время. Заинтересованный, я отправился вместе со слугой на западную окраину, едва успев умыться с дороги, переодеться и отдать дань вполне сносному для провинциальной таверны обеду.
Шатёр было видно издалека, но ещё раньше до моего слуха донеслись звуки цирка – живые, совершенно особенные и ни на что другое не похожие, как, впрочем, и чуть позднее появившиеся запахи животных, их еды и, прошу простить за подробности, отходов их жизнедеятельности. Мне пришлось поднести к лицу надушенный платок, и даже мой слуга, куда более привыкший к дворовым запахам, нежели я сам, первое время брезгливо морщился, пока наконец не привык. Полог шатра был опущен, возле него почти что не было людей – видимо, представление уже давно закончилось, а следующее планировалось начать ещё не скоро. Зато довольно большая толпа всех слоёв населения – от какой-никакой относительной знати до последнего чернорабочего – окружала стоящего возле некого двухметрового сооружения немолодого господина. Этот человек заметно выделялся из всей толпы и осанкой, и выражением лица, но особенно взглядом, какие вырабатываются с течением времени только у тех людей, которые многое повидали на своём веку, многое узнали и поняли, но далеко не всегда желают делиться познанным с другими. Взгляд этот показался мне понятным в первую очередь потому, что и сам я порой смотрю на мир и людей точно таким же. Но речь сейчас не обо мне и даже не о замечательном образце рода человеческого, хоть он и достоин упоминания в этой правдивой истории. Куда более важным я нахожу рассказать о сооружении, несколько возвышавшемся над людьми и стоящем сперва боком ко мне, отчего я не сразу понял, что оно собой представляет. Джабир, мой слуга, быстро очистил мне дорогу среди сгрудившихся вокруг необычного аттракциона местных жителей, и я смог подойти к непонятному сооружению поближе.
Это было зеркало. Высокое и широкое зеркало, в котором чётко заметны были часть толпы, небо, синяя ткань шатра и носок левого походного сапога господина с пристальным взглядом. Сам я в зеркале не отражался, потому как всё ещё стоял немного сбоку и не мог видеть себя, зато почти перед глазами заметил пришпиленный толстой иглой к раме зеркала желтоватый листок, коему полагалось быть афишей. Надпись гласила на двух языках, греческом и местном: «Впервые в этих землях! Зеркало Истины, отражающее не то, как вы выглядите, а то, какими являетесь на самом деле! Если не боитесь взглянуть на свою глубинную сущность, просто подойдите! Аттракцион совершенно бесплатный! Более того, любому, кто отразится в зеркале именно таким, каким его видят все окружающие, цирк обязуется выплатить сумму золотом, равную весу этого человека! Спешите!». Надо сказать, такого количества восклицательных знаков в одном абзаце мне ещё никогда не доводилось лицезреть. Почему-то подумалось, что текст составлял вовсе не стоящий рядом господин, а кто-то иной. Тем временем от толпы отделился невысокий худенький подросток в потрёпанной одежонке, босой, с торчащими в разные стороны немытыми волосами и слоем грязи под ногтями. Чуть помедлив, мальчишка почесал в затылке, махнул рукой и сделал несколько шагов, оказавшись прямо перед зеркалом. С ленивым интересом я проследил за его удивлённым взглядом, тут же появившимся на чумазом лице, и увидел отражение: сгорбленный старик устало сжимал сморщенные пальцы в замок и смотрел из-за стекла на ошарашенного паренька глубоко запавшими поблекшими глазами. Мальчишка судорожно сглотнул и бочком-бочком выскользнул из-под взора своих истинных глаз. Я встретился взглядом с сообразительным Джабиром, кивнул, указав жестом в спину быстро уходящего подростка, и тут же отвернулся. С полуслова и полувзгляда понимавший меня слуга тут же направился вслед за пареньком, догнав которого, должен был вручить несколько серебряников. Мешка золота они, конечно, не заменят, но этот мальчик, пожалуй, не видел ничего крупнее медяка, а потому такая сумма вполне позволила бы ему продержаться какое-то время, а если повезёт и хватит сообразительности, то и наняться к какому-нибудь проезжему купцу служкой, предварительно приведя себя в порядок, вымывшись и купив более-менее сносную одежду.
А к зеркалу тем временем приблизился ещё один любитель лёгкой наживы – мужчина средних лет, являющийся, должно быть, либо владельцем приносящих богатые урожаи плантаций, либо преуспевающим дельцом; говоря проще, кем-то из местного «высшего слоя». Мужчина был таким же провинциальным, как и всё здесь, даже воздух, но явно пытался всем своим видом показать, что он отличается от своих сограждан, а потому во всём был чрезмерен: слишком большим количеством перстней на слишком толстых пальцах, слишком заметным животом, с трудом спрятанным под слишком привлекающими взгляд одеждами, слишком презрительным взглядом слишком поросячьих глаз… Но всё это чрезмерное исчезало без следа, стоило только перевести взгляд с толстого мужчины на его же отражение в зеркале: упитанный мальчонка лет пяти, розовый, взъерошенный, с ручонками столь пухлыми, что они казались в локтях и запястьях перевязанными нитками, с надутыми губами, стоял по ту сторону стекла, ковыряясь толстым пальцем в носу, капризно щуря мелкие глазёнки и порываясь то нагло потыкать в кого-то испачканным пальцем, то зареветь без всякой причины. Секунды на три над толпой зевак воцарилась абсолютная тишина, которая по истечении этого времени взорвалась хохотом, улюлюканьем и издёвками над толстым господином, коий тут же, покраснев от смеси ярости и невольного стыда, если сие чувство хоть в некой мере было ему знакомо, поспешил прочь, неумело пытаясь двигаться быстро, а оттого став ещё более смешным.
За следующие минуты к зеркалу рискнули подойти ещё несколько любопытных и желающих получить главный приз, однако никто не смог отразиться в зеркале неизменным, оно всегда показывало в той или иной мере другого человека. Всё это время владелец аттракциона едва заметно улыбался в усы, подкручивая один из них пальцами правой руки, а левой легко опираясь на тяжёлую раму зеркала. На его лице не отражалось ни единой эмоции, кроме абсолютного неудивления увиденным – так, словно он заранее мог предугадать, каким именно покажется в зеркале новый подошедший к нему любитель лёгких способов разбогатеть. Впрочем, мне эта способность господина предугадывать отражения отнюдь не показалась чем-то из ряда вон выходящим. Должно быть, он сумел прочесть это в моих глазах, когда, очередной раз скользя взглядом по толпе, надолго остановился на мне. Из-под густых седеющих усов проницательного владельца аттракциона мгновенно исчезло подобие и без того едва заметной улыбки, он с минуту просто смотрел на меня, не обращая внимания на толпу, а потом снова заскользил взглядом по зевакам, перед этим еле видно мне кивнув – всего лишь лёгкий наклон головы, на который вряд ли обратил внимание кто-либо, кроме меня и, возможно, Джабира.
Развернувшись, я покинул толпу, не оглядываясь, и уже спустя четверть часа приблизился к той самой таверне, где остановился на ночлег. Отставший слуга догнал меня в начале нужной улицы, несколько мгновений молча изучал выражение моего лица, после чего всё-таки заговорил:
- Господин мой, тебя не заинтересовало Зеркало Истины? – услышав же в ответ, что оно привлекло моё внимание, Джабир непонимающе пожал плечами. – Тогда почему ты не захотел взглянуть на своё отражение? Ведь именно мой господин мог бы отразиться в нём таким, каков есть.
- Ты ошибаешься, - усмехнулся я, неторопливо продолжая подниматься по улице. – Отражение было бы совсем не похоже на того меня, какого ты видишь. Я знаю, каким бы оно было. Именно поэтому и не захотел приближаться к Зеркалу. Боюсь, далеко не все зеваки правильно поняли бы и объяснили некоторые детали облика моего отражения.
- Но мой господин всегда утверждал, что стремится видеть и говорить только истину, даже если она может не устраивать людей! Неужели это было ложью? – Джабир нарисовал бровями кривую линию, вопросительно их изогнув.
- Нет.
Слуга непонимающе моргнул, ещё пристальнее вглядываясь в моё лицо. Я остановился, посмотрев в его вопрошающие глаза, и с улыбкой произнёс:
- Все мы на самом деле далеко не такие, какими нас видят даже самые близкие друзья. Надо принимать это явление, как мы принимаем, что солнце садится на Западе, зимой в некоторых странах с неба падает снег, а люди однажды умирают. Быть внутри себя не совсем таким, каким кажешься окружающим, и порою носить на лице какую-то маску, - ещё не значит лгать себе или другим. Ложью было бы отрицать, что ты никогда ничего не скрываешь. Ложью было бы утверждать, что ты всегда таков, каким тебя видят. Ложью было бы самому верить, что не таишь внутри себя нечто, что по каким-то причинам не желаешь показать. Важно, понимая, что в глубине ты отличаешься от своего видимого образа, не лгать себе, отказываясь от этого знания, и уметь принимать себя таким, каков ты есть. Ибо нет лжи худшей, чем ложь самому себе, в которую ты сам веришь.
Джабир долго молчал, не отводя взгляда и словно пытаясь сквозь мои тёмные глаза увидеть то самое, что было сокрыто от него все те несколько лет, которые он провёл рядом со мной, путешествуя из одной части света в другую. Я не торопил его, всё так же стоя невдалеке от таверны, но пока не делая шагов, чтобы приблизиться к ней или, наоборот, уйти прочь. Прошло ещё несколько минут, прежде чем слуга, словно решив для себя что-то важное, встрепенулся и спросил негромко:
- Мой господин сказал, что знает, каким было бы его отражение в Зеркале Истины?
- Да, - просто кивнул я, уже зная, какой следующий вопрос задаст Джабир.
- И каким же?
Я глубоко вдохнул, чуть прикрыв глаза, и коснулся кончиками пальцев висков Джабира, мысленно возвращаясь к нескольким картинам из моей прошлой жизни, протекавшей ещё до того, как я встретил своего будущего слугу на арабском чёрном рынке и выкупил у хозяина за несколько жалких монет. Он не удивился моему жесту, когда я только потянулся к его вискам: слуга давно знал, что я отличаюсь от других людей. Я сам сказал ему об этом, прежде чем согласился принять на службу, - ещё там, на его родине, освободив от рабского ошейника и выслушав просьбу взять с собой. Я не стремился показать ему всё – да это было бы невозможно, - но некоторые события, коим сам я по тем или иным причинам придавал большое значение, утаивать не стал. Джабир не поднимал веки ещё спустя несколько секунд после того, как я закончил пролистывать перед его мысленным взором страницы книг собственной жизни. Глядя на слугу, я с интересом ждал, какова будет его реакция, услышит ли он мои слова о лжи самому себе, предпочтёт ли увидеть правду или отступит, не принимая ни настоящего меня, ни себя, который в глубине души давно понимал, что истина, а что вымысел.
Слуга моргнул, ещё одно мгновение глядел на меня затуманенным взором, после чего, словно встрепенувшись, отправился вслед за мной в таверну. Уже когда я приблизился к входной двери, он негромко окликнул меня. Я остановился, не оглядываясь на Джабира.
- Господин, каким было бы твоё отражение в Зеркале Истины? – в спину мне спросил слуга, и в этот момент я понял, что он уже сделал свой выбор, остановившись на самом простом.
- Мои руки были бы в крови, - просто ответил я и скрылся за дверью, зная, что Джабир не последует за мной, предпочтя остаться в счастливом лже-неведении. Я тоже давно сделал свой выбор, ещё задолго до того, как мой бывший слуга появился на свет. Завтра мне предстояло отправиться в путь уже одному.
…Нет лжи худшей, чем ложь самому себе, в которую ты сам веришь.
Конец апреля в тех местах всегда оказывался необычайно тёплым, плавно перетекая в ещё более радующий хорошей погодой май, а там уже и до лета было недалеко. Каждый день одаривался солнцем с рассвета до самого заката, и лишь изредка на небо набегали полупрозрачные облачка. В один из таких весенних дней я вместе со своим слугой остановился в придорожной таверне городка, и сразу же был осведомлён о последних новостях, коих в таком небольшом местечке всегда было не слишком-то много. Впрочем, на этот раз трактирщику было о чём мне порассказать. На западной окраине ещё вчера вечером остановился бродячий цирк. Уже к закату на том месте вырос сапфирово-синий шатёр с вышитыми на нём серебряными нитями большими звёздами, невдалеке в повозках заночевала труппа, и до рассвета над тихо спящим городом разносились птичьи крики, звериный рык и великое множество других странных звуков, столь характерных для цирка. Сегодня же в цирке прошло первое представление, вечером собирались устроить второе, потому как желающих посетить редкую в этих местах забаву оказалось так много, что за один раз все любители развлечений просто не уместились под сводами довольно-таки небольшого шатра. Особенным успехом пользовался один аттракцион, который, в отличие от остальных представлений, можно было посетить в любое время. Заинтересованный, я отправился вместе со слугой на западную окраину, едва успев умыться с дороги, переодеться и отдать дань вполне сносному для провинциальной таверны обеду.
Шатёр было видно издалека, но ещё раньше до моего слуха донеслись звуки цирка – живые, совершенно особенные и ни на что другое не похожие, как, впрочем, и чуть позднее появившиеся запахи животных, их еды и, прошу простить за подробности, отходов их жизнедеятельности. Мне пришлось поднести к лицу надушенный платок, и даже мой слуга, куда более привыкший к дворовым запахам, нежели я сам, первое время брезгливо морщился, пока наконец не привык. Полог шатра был опущен, возле него почти что не было людей – видимо, представление уже давно закончилось, а следующее планировалось начать ещё не скоро. Зато довольно большая толпа всех слоёв населения – от какой-никакой относительной знати до последнего чернорабочего – окружала стоящего возле некого двухметрового сооружения немолодого господина. Этот человек заметно выделялся из всей толпы и осанкой, и выражением лица, но особенно взглядом, какие вырабатываются с течением времени только у тех людей, которые многое повидали на своём веку, многое узнали и поняли, но далеко не всегда желают делиться познанным с другими. Взгляд этот показался мне понятным в первую очередь потому, что и сам я порой смотрю на мир и людей точно таким же. Но речь сейчас не обо мне и даже не о замечательном образце рода человеческого, хоть он и достоин упоминания в этой правдивой истории. Куда более важным я нахожу рассказать о сооружении, несколько возвышавшемся над людьми и стоящем сперва боком ко мне, отчего я не сразу понял, что оно собой представляет. Джабир, мой слуга, быстро очистил мне дорогу среди сгрудившихся вокруг необычного аттракциона местных жителей, и я смог подойти к непонятному сооружению поближе.
Это было зеркало. Высокое и широкое зеркало, в котором чётко заметны были часть толпы, небо, синяя ткань шатра и носок левого походного сапога господина с пристальным взглядом. Сам я в зеркале не отражался, потому как всё ещё стоял немного сбоку и не мог видеть себя, зато почти перед глазами заметил пришпиленный толстой иглой к раме зеркала желтоватый листок, коему полагалось быть афишей. Надпись гласила на двух языках, греческом и местном: «Впервые в этих землях! Зеркало Истины, отражающее не то, как вы выглядите, а то, какими являетесь на самом деле! Если не боитесь взглянуть на свою глубинную сущность, просто подойдите! Аттракцион совершенно бесплатный! Более того, любому, кто отразится в зеркале именно таким, каким его видят все окружающие, цирк обязуется выплатить сумму золотом, равную весу этого человека! Спешите!». Надо сказать, такого количества восклицательных знаков в одном абзаце мне ещё никогда не доводилось лицезреть. Почему-то подумалось, что текст составлял вовсе не стоящий рядом господин, а кто-то иной. Тем временем от толпы отделился невысокий худенький подросток в потрёпанной одежонке, босой, с торчащими в разные стороны немытыми волосами и слоем грязи под ногтями. Чуть помедлив, мальчишка почесал в затылке, махнул рукой и сделал несколько шагов, оказавшись прямо перед зеркалом. С ленивым интересом я проследил за его удивлённым взглядом, тут же появившимся на чумазом лице, и увидел отражение: сгорбленный старик устало сжимал сморщенные пальцы в замок и смотрел из-за стекла на ошарашенного паренька глубоко запавшими поблекшими глазами. Мальчишка судорожно сглотнул и бочком-бочком выскользнул из-под взора своих истинных глаз. Я встретился взглядом с сообразительным Джабиром, кивнул, указав жестом в спину быстро уходящего подростка, и тут же отвернулся. С полуслова и полувзгляда понимавший меня слуга тут же направился вслед за пареньком, догнав которого, должен был вручить несколько серебряников. Мешка золота они, конечно, не заменят, но этот мальчик, пожалуй, не видел ничего крупнее медяка, а потому такая сумма вполне позволила бы ему продержаться какое-то время, а если повезёт и хватит сообразительности, то и наняться к какому-нибудь проезжему купцу служкой, предварительно приведя себя в порядок, вымывшись и купив более-менее сносную одежду.
А к зеркалу тем временем приблизился ещё один любитель лёгкой наживы – мужчина средних лет, являющийся, должно быть, либо владельцем приносящих богатые урожаи плантаций, либо преуспевающим дельцом; говоря проще, кем-то из местного «высшего слоя». Мужчина был таким же провинциальным, как и всё здесь, даже воздух, но явно пытался всем своим видом показать, что он отличается от своих сограждан, а потому во всём был чрезмерен: слишком большим количеством перстней на слишком толстых пальцах, слишком заметным животом, с трудом спрятанным под слишком привлекающими взгляд одеждами, слишком презрительным взглядом слишком поросячьих глаз… Но всё это чрезмерное исчезало без следа, стоило только перевести взгляд с толстого мужчины на его же отражение в зеркале: упитанный мальчонка лет пяти, розовый, взъерошенный, с ручонками столь пухлыми, что они казались в локтях и запястьях перевязанными нитками, с надутыми губами, стоял по ту сторону стекла, ковыряясь толстым пальцем в носу, капризно щуря мелкие глазёнки и порываясь то нагло потыкать в кого-то испачканным пальцем, то зареветь без всякой причины. Секунды на три над толпой зевак воцарилась абсолютная тишина, которая по истечении этого времени взорвалась хохотом, улюлюканьем и издёвками над толстым господином, коий тут же, покраснев от смеси ярости и невольного стыда, если сие чувство хоть в некой мере было ему знакомо, поспешил прочь, неумело пытаясь двигаться быстро, а оттого став ещё более смешным.
За следующие минуты к зеркалу рискнули подойти ещё несколько любопытных и желающих получить главный приз, однако никто не смог отразиться в зеркале неизменным, оно всегда показывало в той или иной мере другого человека. Всё это время владелец аттракциона едва заметно улыбался в усы, подкручивая один из них пальцами правой руки, а левой легко опираясь на тяжёлую раму зеркала. На его лице не отражалось ни единой эмоции, кроме абсолютного неудивления увиденным – так, словно он заранее мог предугадать, каким именно покажется в зеркале новый подошедший к нему любитель лёгких способов разбогатеть. Впрочем, мне эта способность господина предугадывать отражения отнюдь не показалась чем-то из ряда вон выходящим. Должно быть, он сумел прочесть это в моих глазах, когда, очередной раз скользя взглядом по толпе, надолго остановился на мне. Из-под густых седеющих усов проницательного владельца аттракциона мгновенно исчезло подобие и без того едва заметной улыбки, он с минуту просто смотрел на меня, не обращая внимания на толпу, а потом снова заскользил взглядом по зевакам, перед этим еле видно мне кивнув – всего лишь лёгкий наклон головы, на который вряд ли обратил внимание кто-либо, кроме меня и, возможно, Джабира.
Развернувшись, я покинул толпу, не оглядываясь, и уже спустя четверть часа приблизился к той самой таверне, где остановился на ночлег. Отставший слуга догнал меня в начале нужной улицы, несколько мгновений молча изучал выражение моего лица, после чего всё-таки заговорил:
- Господин мой, тебя не заинтересовало Зеркало Истины? – услышав же в ответ, что оно привлекло моё внимание, Джабир непонимающе пожал плечами. – Тогда почему ты не захотел взглянуть на своё отражение? Ведь именно мой господин мог бы отразиться в нём таким, каков есть.
- Ты ошибаешься, - усмехнулся я, неторопливо продолжая подниматься по улице. – Отражение было бы совсем не похоже на того меня, какого ты видишь. Я знаю, каким бы оно было. Именно поэтому и не захотел приближаться к Зеркалу. Боюсь, далеко не все зеваки правильно поняли бы и объяснили некоторые детали облика моего отражения.
- Но мой господин всегда утверждал, что стремится видеть и говорить только истину, даже если она может не устраивать людей! Неужели это было ложью? – Джабир нарисовал бровями кривую линию, вопросительно их изогнув.
- Нет.
Слуга непонимающе моргнул, ещё пристальнее вглядываясь в моё лицо. Я остановился, посмотрев в его вопрошающие глаза, и с улыбкой произнёс:
- Все мы на самом деле далеко не такие, какими нас видят даже самые близкие друзья. Надо принимать это явление, как мы принимаем, что солнце садится на Западе, зимой в некоторых странах с неба падает снег, а люди однажды умирают. Быть внутри себя не совсем таким, каким кажешься окружающим, и порою носить на лице какую-то маску, - ещё не значит лгать себе или другим. Ложью было бы отрицать, что ты никогда ничего не скрываешь. Ложью было бы утверждать, что ты всегда таков, каким тебя видят. Ложью было бы самому верить, что не таишь внутри себя нечто, что по каким-то причинам не желаешь показать. Важно, понимая, что в глубине ты отличаешься от своего видимого образа, не лгать себе, отказываясь от этого знания, и уметь принимать себя таким, каков ты есть. Ибо нет лжи худшей, чем ложь самому себе, в которую ты сам веришь.
Джабир долго молчал, не отводя взгляда и словно пытаясь сквозь мои тёмные глаза увидеть то самое, что было сокрыто от него все те несколько лет, которые он провёл рядом со мной, путешествуя из одной части света в другую. Я не торопил его, всё так же стоя невдалеке от таверны, но пока не делая шагов, чтобы приблизиться к ней или, наоборот, уйти прочь. Прошло ещё несколько минут, прежде чем слуга, словно решив для себя что-то важное, встрепенулся и спросил негромко:
- Мой господин сказал, что знает, каким было бы его отражение в Зеркале Истины?
- Да, - просто кивнул я, уже зная, какой следующий вопрос задаст Джабир.
- И каким же?
Я глубоко вдохнул, чуть прикрыв глаза, и коснулся кончиками пальцев висков Джабира, мысленно возвращаясь к нескольким картинам из моей прошлой жизни, протекавшей ещё до того, как я встретил своего будущего слугу на арабском чёрном рынке и выкупил у хозяина за несколько жалких монет. Он не удивился моему жесту, когда я только потянулся к его вискам: слуга давно знал, что я отличаюсь от других людей. Я сам сказал ему об этом, прежде чем согласился принять на службу, - ещё там, на его родине, освободив от рабского ошейника и выслушав просьбу взять с собой. Я не стремился показать ему всё – да это было бы невозможно, - но некоторые события, коим сам я по тем или иным причинам придавал большое значение, утаивать не стал. Джабир не поднимал веки ещё спустя несколько секунд после того, как я закончил пролистывать перед его мысленным взором страницы книг собственной жизни. Глядя на слугу, я с интересом ждал, какова будет его реакция, услышит ли он мои слова о лжи самому себе, предпочтёт ли увидеть правду или отступит, не принимая ни настоящего меня, ни себя, который в глубине души давно понимал, что истина, а что вымысел.
Слуга моргнул, ещё одно мгновение глядел на меня затуманенным взором, после чего, словно встрепенувшись, отправился вслед за мной в таверну. Уже когда я приблизился к входной двери, он негромко окликнул меня. Я остановился, не оглядываясь на Джабира.
- Господин, каким было бы твоё отражение в Зеркале Истины? – в спину мне спросил слуга, и в этот момент я понял, что он уже сделал свой выбор, остановившись на самом простом.
- Мои руки были бы в крови, - просто ответил я и скрылся за дверью, зная, что Джабир не последует за мной, предпочтя остаться в счастливом лже-неведении. Я тоже давно сделал свой выбор, ещё задолго до того, как мой бывший слуга появился на свет. Завтра мне предстояло отправиться в путь уже одному.
…Нет лжи худшей, чем ложь самому себе, в которую ты сам веришь.
