Всякий видит, чем ты кажешься, немногие чувствуют, кто ты на самом деле. ©N.Machiavelli
- Вашему разуму необходимо будет привыкнуть к новому телу. Просто ходить, садиться, подносить к губам бокал с... - короткая усмешка. - мессианским виски, контролировать мимику. Советую сперва немного потренироваться, прежде чем появляться на людях. И, разумеется, вам придётся обратиться ко мне, если возникнет желание всё вернуть назад.
Стоя чуть позади двух кресел, где расположились спящий Редгар и не спящий Мартин, Рианн приглашающим жестом указала Гилссенну на кресло напротив, дождалась, пока он тоже усядется, после чего произнесла не терпящим возражений тоном:
- Прошу вас теперь не мешать мне. Я начну.
Ни единый звук не нарушал повисшей в комнате тишины – ни шорох крыльев огненных бабочек над тонкими цветками свечей, ни дрожащий шёпот тяжёлых гардин, побеспокоенных случайным дуновением невесть откуда взявшегося сквозняка, ни скрипящий храп дремлющих кожаных кресел; даже извечно голодная замочная скважина забилась поглубже в основание двери, зачарованная тем, что начинало происходить в комнате. И лишь дыхание трёх мужчин и стук их сердец странно громко отпечатывались в беззвучном пространстве. Линн, казалось, и вовсе не дышала, лишь улыбнулась на короткую секунду чему-то своему.
Пламя свечей неожиданно дрогнуло, хотя ветер так и не умудрился прокрасться в комнату. Ирреанка почти бесшумно сделала два шага вперёд, обернулась и замерла между креслами, устремив взгляд тёмных, как сама ночь, глаз то ли в никуда, то ли в глаза каждого из сидящих мужчин одновременно, хоть по всем законам анатомии и здравого смысла это и было невозможно. Сенсор глубоко вздохнула, на миг опустив густые ресницы, отбросившие на светлую кожу щёк длинные тени, чуть приподняла ладони и…
Началось.
К спящему Редгару неожиданно вернулось некое подобие сознания; он видел и ощущал всё происходящее, хотя не мог ни пошевелиться, ни что-нибудь сказать. Сперва никто из мужчин не замечал никаких изменений: они оба всё так же сидели в креслах, дышали, глядели туда, куда сами хотели, обдумывали какие-то свои мысли. Потом их словно выбросило в другую реальность (ирреальность?) – и всё перевернулось с ног на голову, а перед глазами мир подёрнулся туманной дымкой, заслонив от взгляда стройную женскую фигуру с вытянутыми ко лбам мужчин изящными руками.
Сперва пришло ощущение отсутствия собственного тела – если бы кто-то из людей попытался хотя бы облизнуть губы, на них тотчас обрушилось бы осознание полнейшей невозможности это сделать. На смену ему появилась дрожь, идущая как будто изнутри, скользящая от позвоночника по рёбрам, по жилам, по венам, - странно, должно быть, чувствовать своё тело, но быть не в состоянии им управлять.
А потом пришла боль.
Она зародилась где-то глубоко-глубоко, прокралась по всему телу, будоража каждую его клеточку. Сперва она была вполне терпимой, как от большой, но неглубокой царапины, каких каждый в детстве получил на свои конечности не один десяток. Потом усилилась, впиваясь в затылок тонкой стальной иглой и едва ли не пронзая насквозь. Спустя секунду стала ноющей, словно всё тело, презрев законы мироздания, обратилось одним огромным зубом, внутри которого всё почернело, сгнило и теперь взрывалось мучительными позывами.
Когда боль стала почти невыносимой, перед глазами мужчин немного прояснилось, и они увидели, неожиданно чётко и ясно несмотря на полумрак комнаты, бледное лицо ирреанки с широко распахнутыми глазами и трепещущими губами, как раз сейчас произносящими: «Вы, люди, чересчур хрупки. Такая боль вам не по силам… - губы саанин на миг дрогнули в ироничной усмешке. – Что ж, я её у вас заберу...». Тонкие брови скривились, но ничего иного мужчины уже не увидели – всё вокруг вновь подёрнулось дымкой.
Боли уже не было, но всё равно оба они чувствовали – отстранённо, словно наблюдая со стороны, - как тысячи раскалённых щипцов отрывают от плоти по небольшому кусочку, как каждая косточка дробится под ударами огромных молотов, рассыпается в пыль и уносится куда-то далеко, как из вен фонтанами хлещет кровь, а все телесные жидкости выплёскиваются из щелей в никуда, как кожа лопается, словно её неумело пытались натянуть на не подходящий по размеру барабан, а сердце, до сих пор продолжающее судорожно биться в разорванной груди, натужно трепыхалось, не находя себе применения – а что ещё ему оставалось делать, если нечего было гнать по венам, нечего было приводить в движение, да и негде было биться, потому что от двух тел не осталось ничего. Только яркий свет, бьющий отовсюду, слепящий несуществующие глаза, не позволяющий ничего видеть, даже эту туманную дымку. Только свет – и больше ничего.
…Короткий миг – два сосуда с непонятной жидкостью внутри – две бутылки с алкогольным напитком – две бутылки виски, мессианского виски двадцатипятилетней выдержки – две бутылки, из которых медленно-медленно вытекают тусклые жидкости, закручиваются в спирали друг вокруг друга, почему-то не смешиваясь, расплываются и погружаются обратно в бутылки, но каждая не в ту, из которой вытекла, а в другую…
Свет, такой яркий, что, должно быть, пробился из-под двери даже в соседнюю комнату, ударил по глазам, в нём мелькнула тонкая женская фигура с запрокинутой головой и дрожащими плечами, послышался шумный выдох, а потом свет впился в мозг с невероятной силой – и наступила спасительная темнота…
Рианн Линн оставалось лишь отойти от двух поникших в креслах фигур, привести в порядок чуть растрепавшиеся волосы, устало сообщить господину Гилссенну, что операция прошла успешно, а люди придут в себя минут через пять; и узнать имя лежащей в тёмной части комнаты девицы, заручившись поддержкой небрежного "а кстати", дабы господин заказчик не подумал чего-нибудь лишнего.
Стоя чуть позади двух кресел, где расположились спящий Редгар и не спящий Мартин, Рианн приглашающим жестом указала Гилссенну на кресло напротив, дождалась, пока он тоже усядется, после чего произнесла не терпящим возражений тоном:
- Прошу вас теперь не мешать мне. Я начну.
Ни единый звук не нарушал повисшей в комнате тишины – ни шорох крыльев огненных бабочек над тонкими цветками свечей, ни дрожащий шёпот тяжёлых гардин, побеспокоенных случайным дуновением невесть откуда взявшегося сквозняка, ни скрипящий храп дремлющих кожаных кресел; даже извечно голодная замочная скважина забилась поглубже в основание двери, зачарованная тем, что начинало происходить в комнате. И лишь дыхание трёх мужчин и стук их сердец странно громко отпечатывались в беззвучном пространстве. Линн, казалось, и вовсе не дышала, лишь улыбнулась на короткую секунду чему-то своему.
Пламя свечей неожиданно дрогнуло, хотя ветер так и не умудрился прокрасться в комнату. Ирреанка почти бесшумно сделала два шага вперёд, обернулась и замерла между креслами, устремив взгляд тёмных, как сама ночь, глаз то ли в никуда, то ли в глаза каждого из сидящих мужчин одновременно, хоть по всем законам анатомии и здравого смысла это и было невозможно. Сенсор глубоко вздохнула, на миг опустив густые ресницы, отбросившие на светлую кожу щёк длинные тени, чуть приподняла ладони и…
Началось.
К спящему Редгару неожиданно вернулось некое подобие сознания; он видел и ощущал всё происходящее, хотя не мог ни пошевелиться, ни что-нибудь сказать. Сперва никто из мужчин не замечал никаких изменений: они оба всё так же сидели в креслах, дышали, глядели туда, куда сами хотели, обдумывали какие-то свои мысли. Потом их словно выбросило в другую реальность (ирреальность?) – и всё перевернулось с ног на голову, а перед глазами мир подёрнулся туманной дымкой, заслонив от взгляда стройную женскую фигуру с вытянутыми ко лбам мужчин изящными руками.
Сперва пришло ощущение отсутствия собственного тела – если бы кто-то из людей попытался хотя бы облизнуть губы, на них тотчас обрушилось бы осознание полнейшей невозможности это сделать. На смену ему появилась дрожь, идущая как будто изнутри, скользящая от позвоночника по рёбрам, по жилам, по венам, - странно, должно быть, чувствовать своё тело, но быть не в состоянии им управлять.
А потом пришла боль.
Она зародилась где-то глубоко-глубоко, прокралась по всему телу, будоража каждую его клеточку. Сперва она была вполне терпимой, как от большой, но неглубокой царапины, каких каждый в детстве получил на свои конечности не один десяток. Потом усилилась, впиваясь в затылок тонкой стальной иглой и едва ли не пронзая насквозь. Спустя секунду стала ноющей, словно всё тело, презрев законы мироздания, обратилось одним огромным зубом, внутри которого всё почернело, сгнило и теперь взрывалось мучительными позывами.
Когда боль стала почти невыносимой, перед глазами мужчин немного прояснилось, и они увидели, неожиданно чётко и ясно несмотря на полумрак комнаты, бледное лицо ирреанки с широко распахнутыми глазами и трепещущими губами, как раз сейчас произносящими: «Вы, люди, чересчур хрупки. Такая боль вам не по силам… - губы саанин на миг дрогнули в ироничной усмешке. – Что ж, я её у вас заберу...». Тонкие брови скривились, но ничего иного мужчины уже не увидели – всё вокруг вновь подёрнулось дымкой.
Боли уже не было, но всё равно оба они чувствовали – отстранённо, словно наблюдая со стороны, - как тысячи раскалённых щипцов отрывают от плоти по небольшому кусочку, как каждая косточка дробится под ударами огромных молотов, рассыпается в пыль и уносится куда-то далеко, как из вен фонтанами хлещет кровь, а все телесные жидкости выплёскиваются из щелей в никуда, как кожа лопается, словно её неумело пытались натянуть на не подходящий по размеру барабан, а сердце, до сих пор продолжающее судорожно биться в разорванной груди, натужно трепыхалось, не находя себе применения – а что ещё ему оставалось делать, если нечего было гнать по венам, нечего было приводить в движение, да и негде было биться, потому что от двух тел не осталось ничего. Только яркий свет, бьющий отовсюду, слепящий несуществующие глаза, не позволяющий ничего видеть, даже эту туманную дымку. Только свет – и больше ничего.
…Короткий миг – два сосуда с непонятной жидкостью внутри – две бутылки с алкогольным напитком – две бутылки виски, мессианского виски двадцатипятилетней выдержки – две бутылки, из которых медленно-медленно вытекают тусклые жидкости, закручиваются в спирали друг вокруг друга, почему-то не смешиваясь, расплываются и погружаются обратно в бутылки, но каждая не в ту, из которой вытекла, а в другую…
Свет, такой яркий, что, должно быть, пробился из-под двери даже в соседнюю комнату, ударил по глазам, в нём мелькнула тонкая женская фигура с запрокинутой головой и дрожащими плечами, послышался шумный выдох, а потом свет впился в мозг с невероятной силой – и наступила спасительная темнота…
Рианн Линн оставалось лишь отойти от двух поникших в креслах фигур, привести в порядок чуть растрепавшиеся волосы, устало сообщить господину Гилссенну, что операция прошла успешно, а люди придут в себя минут через пять; и узнать имя лежащей в тёмной части комнаты девицы, заручившись поддержкой небрежного "а кстати", дабы господин заказчик не подумал чего-нибудь лишнего.
