Всякий видит, чем ты кажешься, немногие чувствуют, кто ты на самом деле. ©N.Machiavelli
«Как будто с собакой» - пронеслось в голове Моргана, и он не стал смотреть в зеркало заднего вида, вместо этого заблокировав двери и уделив всё внимание дороге и управлению автомобилем, который постепенно набирал скорость – освоившись, Блэк чувствовал себя абсолютно уверенно и, в отличие от итальянца, собирался превысить скорость ровно настолько, насколько сможет управлять на скользкой дороге. То есть, фактически, почти так же, как и Грацци, когда был за рулём. Впору было усмехнуться.
У его матери была собака. Йоркширский терьер с длинной шерстью, мокрым носом, глазками-пуговицами и противным тявканьем. И с нелепым бантиком на шее – мамуле нравилось носить беднягу на руках, скользить наманикюренными пальчиками по шёрстке и демонстрировать своё чудо природы подругам, знакомым отца, случайным прохожим – кому угодно. Разбалованный пёс лаял, гадил и всячески действовал на нервы всем, кроме самой матери, и отец нередко срывался на псину, прикрикивал, да и сам Морган, уж насколько хорошо относился к животным, не мог сдержаться, чтобы не рыкнуть иногда, но терьеру было на всё и вся начхать: он смолкал только под нежным матушкиным воркованием.
И та однажды решила провести урок по обращению с домашними любимцами, после чего нередко можно было заметить отца, не отрывающегося от бокала с джином и при этом приговаривающего нежно, ласково и мягко, как, наверное, никогда больше ни с кем не говорил – во всяком случае, Морган даже не мог предположить, что этот человек способен порождать голосом подобные интонации – нечто вроде: «Паскудная сволочь, мерзопакостный маленький уродец, паршивая тумбочка для ног, несчастное подобие собаки, пушистый пуфик, безмозглая тварь, я бы с таким удовольствием выбросил тебя из окна или сунул в камин, чтобы только ты, гадёныш, заткнулся и перестал мучить меня своими воплями». Или, не отрываясь от каких-то документов, просто зачитывал их вслух, перечисляя множество цифр и юридических нюансов, но всё тем же тоном. И пёс переставал тявкать, садился возле отца или даже вилял хвостом, тёрся о его ногу. Какая разница, что именно говорил отец? Главное – как он это делал.
Блэк провёл одной рукой по волосам, зачёсывая их назад и заправляя за ухо. Они всё ещё, конечно, были влажными, и в тепле салона продолжили то, что начали после соприкосновения со снегом. Теперь тонкие пряди ещё сильнее завивались, отбрасывая кривые тени на щёки и лоб, пока ладонь Моргана не отправила их на временный покой – до тех пор, пока не дёрнет головой или как-то повернётся, выпуская на свободу.
Твёрдость руля под пальцами возвращала ощущение реальности, как будто не было недавней поездки вдвоём с итальянцем, полупонятного разговора, резкого торможения и пляски с неминуемым исходом. И уж тем более нереальной, пришедшей откуда-то извне виделась игра в снежки, макание в сугроб, звёзды над головой, снег в волосах Луко, холодные руки на спине и ощущение радости – настоящей, кристальной и чистой, как тот снег, давно забытой и почти незнакомой.
Зеркало заднего вида соблазнительно подмигивало в полумраке салона и в воображении Блэка принимало облик замочной скважины, к которой можно наклониться, приникнуть лицом и заглянуть, увидев, что же творится по ту сторону двери или, что куда больше подходило к ситуации, за гранью сумрака, за спиной. Морган ухмыльнулся краем рта – свет и тень рассекли его лицо пополам, отразив в зеркале лёгкое искажение улыбки, дрогнувшую щёку с узором тени от вновь упавшей поверх пряди и взгляд, направленный исключительно вперёд.
До безумия, до одури и невыносимо захотелось домой: развернуться, вдавить педаль газа в пол, забыть и про хозяйку машины, и про итальянца, засевшего в голове с надёжностью корня векового дерева, сменить маршрут и отправиться домой. Вот только ехать было некуда. Оставалось рулить в отель, благо, до него оставалось совсем недалеко.
У его матери была собака. Йоркширский терьер с длинной шерстью, мокрым носом, глазками-пуговицами и противным тявканьем. И с нелепым бантиком на шее – мамуле нравилось носить беднягу на руках, скользить наманикюренными пальчиками по шёрстке и демонстрировать своё чудо природы подругам, знакомым отца, случайным прохожим – кому угодно. Разбалованный пёс лаял, гадил и всячески действовал на нервы всем, кроме самой матери, и отец нередко срывался на псину, прикрикивал, да и сам Морган, уж насколько хорошо относился к животным, не мог сдержаться, чтобы не рыкнуть иногда, но терьеру было на всё и вся начхать: он смолкал только под нежным матушкиным воркованием.
И та однажды решила провести урок по обращению с домашними любимцами, после чего нередко можно было заметить отца, не отрывающегося от бокала с джином и при этом приговаривающего нежно, ласково и мягко, как, наверное, никогда больше ни с кем не говорил – во всяком случае, Морган даже не мог предположить, что этот человек способен порождать голосом подобные интонации – нечто вроде: «Паскудная сволочь, мерзопакостный маленький уродец, паршивая тумбочка для ног, несчастное подобие собаки, пушистый пуфик, безмозглая тварь, я бы с таким удовольствием выбросил тебя из окна или сунул в камин, чтобы только ты, гадёныш, заткнулся и перестал мучить меня своими воплями». Или, не отрываясь от каких-то документов, просто зачитывал их вслух, перечисляя множество цифр и юридических нюансов, но всё тем же тоном. И пёс переставал тявкать, садился возле отца или даже вилял хвостом, тёрся о его ногу. Какая разница, что именно говорил отец? Главное – как он это делал.
Блэк провёл одной рукой по волосам, зачёсывая их назад и заправляя за ухо. Они всё ещё, конечно, были влажными, и в тепле салона продолжили то, что начали после соприкосновения со снегом. Теперь тонкие пряди ещё сильнее завивались, отбрасывая кривые тени на щёки и лоб, пока ладонь Моргана не отправила их на временный покой – до тех пор, пока не дёрнет головой или как-то повернётся, выпуская на свободу.
Твёрдость руля под пальцами возвращала ощущение реальности, как будто не было недавней поездки вдвоём с итальянцем, полупонятного разговора, резкого торможения и пляски с неминуемым исходом. И уж тем более нереальной, пришедшей откуда-то извне виделась игра в снежки, макание в сугроб, звёзды над головой, снег в волосах Луко, холодные руки на спине и ощущение радости – настоящей, кристальной и чистой, как тот снег, давно забытой и почти незнакомой.
Зеркало заднего вида соблазнительно подмигивало в полумраке салона и в воображении Блэка принимало облик замочной скважины, к которой можно наклониться, приникнуть лицом и заглянуть, увидев, что же творится по ту сторону двери или, что куда больше подходило к ситуации, за гранью сумрака, за спиной. Морган ухмыльнулся краем рта – свет и тень рассекли его лицо пополам, отразив в зеркале лёгкое искажение улыбки, дрогнувшую щёку с узором тени от вновь упавшей поверх пряди и взгляд, направленный исключительно вперёд.
До безумия, до одури и невыносимо захотелось домой: развернуться, вдавить педаль газа в пол, забыть и про хозяйку машины, и про итальянца, засевшего в голове с надёжностью корня векового дерева, сменить маршрут и отправиться домой. Вот только ехать было некуда. Оставалось рулить в отель, благо, до него оставалось совсем недалеко.
