Всякий видит, чем ты кажешься, немногие чувствуют, кто ты на самом деле. ©N.Machiavelli
«Десять сентимо… двадцать… Так, ещё сотню накинуть сверху… Ах, и ещё нужен новый саквояж для инструментов взамен сломанному!» - шагая по мощёной мостовой, Марица рассеянно глядела то себе под ноги, то по сторонам, перебирая в уме список необходимых вещей и количество монет в кошеле. Так и этак выходило, что либо придётся отказаться от чего-то из медицинских принадлежностей, либо попытаться уговорить хозяйку погодить с оплатой аренды за комнаты, либо обойтись без нового платья. Последнее, впрочем, не так уж сильно огорчало, а за вычетом платья как раз хватало на всё и даже немного оставалось на то, чтобы побаловать себя чем-то вкусным в честь праздника.
Обрадованная этими мыслями, молодая женщина не сразу заметила, что, выбирая дорогу, свернула на улицу, где высился дом, принадлежащий её семье. Марица уже была здесь несколько недель назад – не то поддалась ностальгии, не то желала убедиться, что палаццо пустует, и ей не грозит неожиданная встреча с отцом. Сегодня ноги снова привели её к этому дому, и Марица замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась недалеко от входа, скользнув взглядом по ступеням, кладке и окнам. Воспоминания об утраченном не приносили грусти. Марица не сожалела о том, что она, дочь герцога ди Лукка, стоит сейчас перед домом своего отца в простом тёмно-зелёном платье, пусть и несколько лучшего качества, чем носят буржуа, но всё же явно недостойного плеча аристократки; впрочем, хоть она и носила его далеко не первый месяц, наряд её был аккуратен, как и накинутый поверх тёплый плащ. Ни веера, ни даже шляпки – что за моветон и пренебрежение нормами света! – ни украшений; самой дорогой частью гардероба Марицы были перчатки: не имея возможности снимать их почти никогда, она покупала самые тонкие, из лучших материалов, чтобы почти не ощущать их на руках. Ничто из этого не вызывало сожалений, печалило лишь то, что, покинув отчий дом, она лишилась одного из двух самых дорогих людей. Когда был жив супруг, смириться с утратой любимого брата было немного проще, но после смерти синьора Вазари Марица впервые осталась совершенно одна, и тоска по Марко напоминала о себе всё чаще. Как и сейчас – при взгляде на палаццо ди Лукка.
На пристани близ входа в палаццо была привязана гондола, на мостовой стоял некий молодой франт и блаженно пускал дым в серое небо Венеции, всем своим видом как будто говоря, что находится у себя дома. Марица невольно вздрогнула, чуть не попятившись, но тут же успокоила себя: этим молодым мужчиной никак не мог быть отец, скорее кто-то из друзей семьи, который, скорее всего, даже не знает о существовании младшей дочери герцога, не говоря уж о том, чтобы узнать её в лицо. И всё же женщина пригляделась, устремив внимательный взор на незнакомца – и тут же шумно охнула, когда он повернулся в её сторону, выпуская дым из губ.
- Марко? – возглас сорвался с губ вместе с выдохом и примесью удивления, неверия и чистой, неприкрытой радости, такой же кристальной, какой может быть вода в ледяном горном источнике. Она не видела его двенадцать лет. Двенадцать! А теперь стояла в нескольких шагах, пристально вглядывалась в родные черты и не могла поверить глазам. Конечно, он изменился, превратился из юноши в мужчину, избавился от какой-то подростковой угловатости, которая угадывалась в движениях, когда брату было шестнадцать, но всё же Марица не могла бы не узнать его – лицо, глаза, мимику, наклон головы… Всё то, что не менялось с течением времени, сколько бы не прошло лет. – Марко!!!
Если первый раз имя слетело с её губ неслышным удивлённым облачком, то теперь было больше похоже на восторженный визг. Уже через несколько мгновений, в десять шагов бегом преодолев расстояние до мужчины, Марица обвила его шею руками и, радостно смеясь, спрятала лицо в его волосах, крепко обняла и даже, кажется, несколько раз болтнула ногами в воздухе.
[...]
- Синьорина?! – в ответ на примирительный тон герцога послышался сердито-весёлый женский, с лёгким повышением голоса к концу слова, чтобы выделить и дважды толстой линией подчеркнуть восклицание и вопрос. – Это так-то ты меня приветствуешь после стольких лет?
Марица коснулась ногами земли и чуть отстранилась, не выпустив всё же плечи брата из объятий, но теперь получив возможность заглянуть ему в лицо. Секундное сомнение, вызванное реакцией Марко – а вдруг обозналась? – тут же исчезло окончательно, растворилось в прохладном февральском воздухе и скользнуло по губам, оставляя на них широкую белозубую улыбку, совершенно не похожую на те кокетливые знаки внимания, которые обычно можно увидеть на губах светских дам. Марица несколько секунд молча вглядывалась в черты дорого лица, отмечая взглядом все изменения, все отметины минувших двенадцати лет, сделавшие из ясноглазого юноши привлекательного мужчину, в котором, однако, всё равно легко узнавался тот, кого она помнила и любила.
- Неужели я так сильно изменилась за это время? – Марица щёлкнула каблуком по мостовой и только сейчас выпустила плечи брата, чтобы сложить руки на груди и исподлобья бросить лукавый смеющийся взгляд. И всё же в карих глазах светилась искренняя радость встречи, нисколько не приправленная даже малой щепоткой печали или грусти из-за того, что брат не узнал её сразу. – Или мне нужно хорошенько тебя встряхнуть, чтобы привести в порядок память? О, неужели за время нашей разлуки ты упал с лошади, ударился головой и лишился воспоминаний о лучших годах твоей жизни? Или тебя отшлёпала веером по макушке одна из брошенных прекрасных дам?
На лице молодой женщины появилось выражение неземной скорби и страдания, она схватила обеими руками запястье брата, ничуть не беспокоясь о трубке; на фоне руки Марко её ладони казались хрупкими и маленькими, однако удивительно сильными для изящных женских ручек. Впрочем, вот так вцепившись в его запястье, Марица стояла всего мгновение – похоже было, что она и вовсе не может замереть в одной позе больше, чем на несколько секунд, - тут же порывисто вновь обняла брата и, почти сразу отстранившись, как и прежде, заглянула в лицо.
- Я скучала… - всё так же улыбаясь и сияя глазами, но уже совершенно иным тоном произнесла она.
Обрадованная этими мыслями, молодая женщина не сразу заметила, что, выбирая дорогу, свернула на улицу, где высился дом, принадлежащий её семье. Марица уже была здесь несколько недель назад – не то поддалась ностальгии, не то желала убедиться, что палаццо пустует, и ей не грозит неожиданная встреча с отцом. Сегодня ноги снова привели её к этому дому, и Марица замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась недалеко от входа, скользнув взглядом по ступеням, кладке и окнам. Воспоминания об утраченном не приносили грусти. Марица не сожалела о том, что она, дочь герцога ди Лукка, стоит сейчас перед домом своего отца в простом тёмно-зелёном платье, пусть и несколько лучшего качества, чем носят буржуа, но всё же явно недостойного плеча аристократки; впрочем, хоть она и носила его далеко не первый месяц, наряд её был аккуратен, как и накинутый поверх тёплый плащ. Ни веера, ни даже шляпки – что за моветон и пренебрежение нормами света! – ни украшений; самой дорогой частью гардероба Марицы были перчатки: не имея возможности снимать их почти никогда, она покупала самые тонкие, из лучших материалов, чтобы почти не ощущать их на руках. Ничто из этого не вызывало сожалений, печалило лишь то, что, покинув отчий дом, она лишилась одного из двух самых дорогих людей. Когда был жив супруг, смириться с утратой любимого брата было немного проще, но после смерти синьора Вазари Марица впервые осталась совершенно одна, и тоска по Марко напоминала о себе всё чаще. Как и сейчас – при взгляде на палаццо ди Лукка.
На пристани близ входа в палаццо была привязана гондола, на мостовой стоял некий молодой франт и блаженно пускал дым в серое небо Венеции, всем своим видом как будто говоря, что находится у себя дома. Марица невольно вздрогнула, чуть не попятившись, но тут же успокоила себя: этим молодым мужчиной никак не мог быть отец, скорее кто-то из друзей семьи, который, скорее всего, даже не знает о существовании младшей дочери герцога, не говоря уж о том, чтобы узнать её в лицо. И всё же женщина пригляделась, устремив внимательный взор на незнакомца – и тут же шумно охнула, когда он повернулся в её сторону, выпуская дым из губ.
- Марко? – возглас сорвался с губ вместе с выдохом и примесью удивления, неверия и чистой, неприкрытой радости, такой же кристальной, какой может быть вода в ледяном горном источнике. Она не видела его двенадцать лет. Двенадцать! А теперь стояла в нескольких шагах, пристально вглядывалась в родные черты и не могла поверить глазам. Конечно, он изменился, превратился из юноши в мужчину, избавился от какой-то подростковой угловатости, которая угадывалась в движениях, когда брату было шестнадцать, но всё же Марица не могла бы не узнать его – лицо, глаза, мимику, наклон головы… Всё то, что не менялось с течением времени, сколько бы не прошло лет. – Марко!!!
Если первый раз имя слетело с её губ неслышным удивлённым облачком, то теперь было больше похоже на восторженный визг. Уже через несколько мгновений, в десять шагов бегом преодолев расстояние до мужчины, Марица обвила его шею руками и, радостно смеясь, спрятала лицо в его волосах, крепко обняла и даже, кажется, несколько раз болтнула ногами в воздухе.
[...]
- Синьорина?! – в ответ на примирительный тон герцога послышался сердито-весёлый женский, с лёгким повышением голоса к концу слова, чтобы выделить и дважды толстой линией подчеркнуть восклицание и вопрос. – Это так-то ты меня приветствуешь после стольких лет?
Марица коснулась ногами земли и чуть отстранилась, не выпустив всё же плечи брата из объятий, но теперь получив возможность заглянуть ему в лицо. Секундное сомнение, вызванное реакцией Марко – а вдруг обозналась? – тут же исчезло окончательно, растворилось в прохладном февральском воздухе и скользнуло по губам, оставляя на них широкую белозубую улыбку, совершенно не похожую на те кокетливые знаки внимания, которые обычно можно увидеть на губах светских дам. Марица несколько секунд молча вглядывалась в черты дорого лица, отмечая взглядом все изменения, все отметины минувших двенадцати лет, сделавшие из ясноглазого юноши привлекательного мужчину, в котором, однако, всё равно легко узнавался тот, кого она помнила и любила.
- Неужели я так сильно изменилась за это время? – Марица щёлкнула каблуком по мостовой и только сейчас выпустила плечи брата, чтобы сложить руки на груди и исподлобья бросить лукавый смеющийся взгляд. И всё же в карих глазах светилась искренняя радость встречи, нисколько не приправленная даже малой щепоткой печали или грусти из-за того, что брат не узнал её сразу. – Или мне нужно хорошенько тебя встряхнуть, чтобы привести в порядок память? О, неужели за время нашей разлуки ты упал с лошади, ударился головой и лишился воспоминаний о лучших годах твоей жизни? Или тебя отшлёпала веером по макушке одна из брошенных прекрасных дам?
На лице молодой женщины появилось выражение неземной скорби и страдания, она схватила обеими руками запястье брата, ничуть не беспокоясь о трубке; на фоне руки Марко её ладони казались хрупкими и маленькими, однако удивительно сильными для изящных женских ручек. Впрочем, вот так вцепившись в его запястье, Марица стояла всего мгновение – похоже было, что она и вовсе не может замереть в одной позе больше, чем на несколько секунд, - тут же порывисто вновь обняла брата и, почти сразу отстранившись, как и прежде, заглянула в лицо.
- Я скучала… - всё так же улыбаясь и сияя глазами, но уже совершенно иным тоном произнесла она.
