Всякий видит, чем ты кажешься, немногие чувствуют, кто ты на самом деле. ©N.Machiavelli
Каждый день этот коридор, оставаясь неизменным, казался ей иным. Чуть по-другому скрипела восемнадцатая от лестницы половица: вчера она навевала воспоминания о колыбельной бабушки, сегодня звучала подобно бравурному маршу, а завтра, быть может, следовало ожидать что-то из раннего Моцарта. Чуть по-другому постукивали в стекло ветки вишни; чёрные, влажные, они казались скукоженными и мёртвыми после долгой зимы, но всякий раз, проходя мимо, нельзя было не вспомнить о том, что минует ещё месяц-другой - и тощая замухрыжка превратится в красавицу, расправит лепестки, оживёт. Чуть по-другому звучали голоса из-за дверей: герр Шульц уснул за свежим выпуском газеты (всего лишь вчерашним, прессу в пансион доставляли ежевечерне, заботясь о постояльцах) и оглашал коридор неожиданно звучным для тяжело больного человека храпом; какой-то высокопоставленный австриец, вселившийся всего неделю назад, нервно крутил ручку приёмника, который никак не желал настраиваться в нужной громкости; а пожилой господин из комнаты с окнами на ещё одно вишнёвое дерево нынче дышал уж больно тяжело.
"Вишни будут цвести без него". Почему-то эта мысль, возникшая в тот же момент, когда нога Юдифь привычно наступила на восемнадцатую половицу от лестницы - Моцарт? сегодня? - не удивила, как будто невольное предсказание пророчило не скорую кончину одного из самых давних постояльцев, но дождь в пятницу, переменную облачность или снег в начале весны. Только повеяло холодом, потянуло передёрнуть плечами и ощутить лёгкий укол печали; всерьёз огорчаться она уже успела отвыкнуть.
Входя к своему новому подопечному, Юдифь задержалась на пороге. Не все в пансионе были такими, как он. До сих пор доктор Иммерман определял падчерицу к тем постояльцам, которые не вызывали столь противоречивых чувств, но увольнение фрау Штерн оказалось несколько неожиданным: доктор отлучился в город на выходные, а из всего персонала менее загруженной оказалась именно Юдифь... Так и сложилось. Значит, это правильно. Это её испытание - одно из многих.
- Добрый вечер, герр Раэ, - вежливая улыбка на губах ничем не отличалась от десятков улыбок, которые она дарила другим постояльцам, не таким, как этот. Здесь никого не называли пациентами. Гостями или постояльцами, никак иначе. Как будто слово могло изменить будущее обречённых. - Фрау Штерн переехала и покинула нас. Теперь приглядывать за вами буду я. Меня зовут Эдита Иммерман.
Чужое имя далось легко. Последние лет пять Юдифь даже саму себя в мыслях называла именно так, твёрдо усвоив урок отчима. А постоялец явно руководствовался другими уроками - беглый взгляд на фотографию фюрера в рамке не оставлял простора для воображения. Женщина прошла в комнату, приблизилась к столу и опустила на него поднос с лекарствами и горячим настоем на травах. В отличие от фрау Штерн, она предпочитала несколько раз сбегать вверх-вниз по лестнице, нежели толкать впереди себя тяжёлую тележку, похожую на гроб на колёсах.
- Ваши лекарства. Доктор Иммерман вернётся в понедельник, у вас запланирован повтор пневмоторакса, - отступив на полшага от стола, сестра оправила складку на белой ткани передника, повязанного поверх скромного платья. Форму они здесь тоже не носили, сохраняя иллюзию домашнего очага. Женщине хотелось куда-то деть руки, но не теребить же косу или косынку, пришлось сцепить пальцы в замок, вопросительно глядя на постояльца. - Если вам что-то нужно, вы можете сказать мне.
"Вишни будут цвести без него". Почему-то эта мысль, возникшая в тот же момент, когда нога Юдифь привычно наступила на восемнадцатую половицу от лестницы - Моцарт? сегодня? - не удивила, как будто невольное предсказание пророчило не скорую кончину одного из самых давних постояльцев, но дождь в пятницу, переменную облачность или снег в начале весны. Только повеяло холодом, потянуло передёрнуть плечами и ощутить лёгкий укол печали; всерьёз огорчаться она уже успела отвыкнуть.
Входя к своему новому подопечному, Юдифь задержалась на пороге. Не все в пансионе были такими, как он. До сих пор доктор Иммерман определял падчерицу к тем постояльцам, которые не вызывали столь противоречивых чувств, но увольнение фрау Штерн оказалось несколько неожиданным: доктор отлучился в город на выходные, а из всего персонала менее загруженной оказалась именно Юдифь... Так и сложилось. Значит, это правильно. Это её испытание - одно из многих.
- Добрый вечер, герр Раэ, - вежливая улыбка на губах ничем не отличалась от десятков улыбок, которые она дарила другим постояльцам, не таким, как этот. Здесь никого не называли пациентами. Гостями или постояльцами, никак иначе. Как будто слово могло изменить будущее обречённых. - Фрау Штерн переехала и покинула нас. Теперь приглядывать за вами буду я. Меня зовут Эдита Иммерман.
Чужое имя далось легко. Последние лет пять Юдифь даже саму себя в мыслях называла именно так, твёрдо усвоив урок отчима. А постоялец явно руководствовался другими уроками - беглый взгляд на фотографию фюрера в рамке не оставлял простора для воображения. Женщина прошла в комнату, приблизилась к столу и опустила на него поднос с лекарствами и горячим настоем на травах. В отличие от фрау Штерн, она предпочитала несколько раз сбегать вверх-вниз по лестнице, нежели толкать впереди себя тяжёлую тележку, похожую на гроб на колёсах.
- Ваши лекарства. Доктор Иммерман вернётся в понедельник, у вас запланирован повтор пневмоторакса, - отступив на полшага от стола, сестра оправила складку на белой ткани передника, повязанного поверх скромного платья. Форму они здесь тоже не носили, сохраняя иллюзию домашнего очага. Женщине хотелось куда-то деть руки, но не теребить же косу или косынку, пришлось сцепить пальцы в замок, вопросительно глядя на постояльца. - Если вам что-то нужно, вы можете сказать мне.
