Д'хор и Алтея Ильмариен. Вернассад. 978 год Исхода.

Ему показалось, что в её глазах блеснула задорная усмешка, но это всего лишь заходящее солнце сыграло шутку: лишённые зрачков чёрные глазницы Той-кто-говорит-с-ветром ничуть не изменились. Она отступила на шаг и слегка откинула голову назад, как если бы хотела пристально вглядеться в его лицо. Сколько бы не прошло времени, но этот невидящий взгляд по-прежнему вызывал у Д’Хора холодок вдоль позвоночника. Впрочем, это вполне мог быть всего лишь ветер.
- Это всё? – голос девушки привычно вплёлся в вязь ветряного шёпота; она всё же улыбнулась, как обычно, одними губами, и крутанула в руке тонкий меч, словно отлитый из самого воздуха. – Ты обещал, что не станешь сдерживать силу.
Д’Хор неопределённо повёл плечами, зная, что, даже не видя его, она с лёгкостью заметит этот жест, и сбросил с плеча плащ. Серая ткань укрыла отцветающий вереск, бывший почти единственным свидетелем их встречи, и чуть всколыхнулась, когда её складок коснулся порыв ветра.
- Это не так просто, - ответил он, наконец, стараясь, чтобы голос его не слишком явно свидетельствовал о том, что Д’Хор опасается переусердствовать и причинить ей вред.
- Как же в таком случае ты собираешься учить меня? Или предпочтёшь, чтобы я покинула Семью и ушла в большой мир, опираясь на кривую палку и не в силах защитить себя? – Та-кто-говорит-с-ветром скривила губы в теперь уже не озорной, но недовольной усмешке и вздёрнула подбородок; почти детский жест этот лучше иных слов демонстрировал всю серьёзность её намерений.
Д’Хор не проронил больше ни слова, вместо этого скользнув бесшумной тенью к эльфийке, вскидывая руку с мечом. Почти бесшумно. Ветер всё равно услышал, прочёл, предугадал, ощутил, почувствовал каждый его жест, всякое намерение - принёс ей, нашептал на ухо в считанные мгновения, ровно за один выдох до того, как Д’Хор нанёс удар. Тонкий сверкающий клинок, словно отлитый из самого воздуха, парировал атаку, отводя её в сторону, а Та-кто-говорит-с-ветром уже была готова атаковать сама. И они начали бой, больше похожий на танец, под музыку ветра, тут же пришедшего со всех сторон земли, поднявшего в воздух мелкие песчинки и сухие травы, окружившего два силуэта полупрозрачной пеленой, сквозь которую едва проступал свет ускользающего к закату солнца.
…Когда ветер затих, и Та-кто-говорит-с-ветром устало, но довольно переводила дыхание, Д’Хор опустил меч в ножны, сделал два шага вперёд, и, наклонил голову, чтобы соприкоснуться с девушкой лбами.
- Я научил тебя всему, что знал сам, сестра моя, - смотреть в тёмные глазницы было, как всегда, странно, но отчего-то сейчас Д’Хор не ощутил привычной неуютности от этого невидящего взгляда. – И больше не стану удерживать тебя от желания покинуть Семью. Иди с миром, Та-кто-говорит-с-ветром, и да хранят тебя духи предков.
Она улыбнулась по-настоящему искренне, услышав эти слова, и какое-то время стояла, не двигаясь, словно желая продлить долгожданный момент.
- Хотя мне всё равно не нравится эта идея, - отстранившись от девушки, с лёгким недовольством добавил Д’Хор, пнув носком сапога какой-то мелкий камешек. – Не хочу никуда отпускать тебя одну.
- Я не одна, - девушка шире улыбнулась ему и отступила на полшага назад. – Ты ведь знаешь, я никогда не бываю одна.
Ветер скользнул с востока и сбросил с её волос капюшон, распушив волосы. Та-кто-говорит-с-ветром весело рассмеялась, взглянув незрячими глазами в небо, как будто могла увидеть невидимое, и чуть отвела правую руку в сторону. Клинок, словно отлитый из самого воздуха, прощально сверкнул в лучах заходящего солнца и медленно растаял на ветру.

@темы: Иные миры, Фрагменты, Маски

---

Морган Блэк. Декабрь 2008. Пригород Лондона, Великобритания.

На улыбку ответила улыбка – Морган сам не смеялся, но отразил движением губ настроение и смех Луко, утопил в своих глазах и там, в глубине, нашёл несколько других, более глубоких и тонких оттенков. Какая-то бесшабашность и лихость ударили ветром в спину, когда Блэк сделал движение рукой, как будто слегка приподнимая не существующую шляпу и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, направился к указанному столбу. Дуэлянты считают шаги, но в том нет нужды, когда в руках у них не револьверы, а комья снега, и самое страшное, что может грозить в итоге – вовсе не кровавая рана, а лишь холод за шиворотом или необходимость отплёвываться от удачно брошенного – в десяточку! – снежка. Перспектива столкнуться с машиной, если выйти на дорогу, пугала мало: в это время мимо проезжало не так уж много машин и, как итальянец сам вполне верно заметил, учитывая то, что шоссе скользкое, они вряд ли позволяли себе отвлекаться от процесса вождения, а потому шанс быть задавленным сводился к минимум. И всё же был, особенно в запале предстоящей «схватки», а Блэку почему-то уже сейчас казалось, что милым и ленивым перекидыванием дюжины белых кругляшей друг в друга дело не ограничится. Руки чесались, и кусающий их морозец вовсе не был тому причиной на сей раз.

Морган мысленно усмехнулся, ухватив за хвост случайно проскользнувшую мимо мысль: нелепо, и странно, и глупо, и в то же время смешно, что вот такое дурацкое и вместе с тем по-доброму смешное занятие не случалось с ним раньше – тогда, когда этому было самое время. Когда нужно было уезжать на рождественские каникулы к не существующей бабушке, живущей в одном из северных штатов, и носиться на подстеленном под пятую точку куске какого-нибудь стройматериала с горки, ведущей к супермаркету, вместо того, чтобы листать умные книжки и тайком от отца калякать что-то в тщательно хранимом блокноте. Или когда нужно было, напившись пивка с приятелями, устроить баталию за последнюю оставшуюся баночку, вместо того, чтобы изучать строевую подготовку и слушать лекции о светлом будущем великой нации, к которой посчастливилось принадлежать таким же богатеньким олухам, как ты сам – и тайком рисовать на обратной стороне последнего листа тетради портреты нелюбимых учителей и однокашников, и снег за окном, и занесённые машины, и что-то абстрактное, далёкое, светлое и хорошее, у чего нет лица, но чего так хочется достигнуть. Или даже позднее, когда нужно было макать визжащих девиц в сугроб, а потом бережно отряхивать снег с плеч, любуясь снежинками на ресницах, сдувая белую пыльцу с чёлки и старательно делая вид, что ничуть не желаешь помочь ей высушить и всё, что прячется под курткой; а не шляться по холодным незнакомым улицам чужого города, с непривычки чуть ли не задыхаясь от густого тумана и почти физически ощущая, как всё тело наливается влажностью, которой здесь больше, чем денег на счёте давно забытого папеньки. Тогда это было бы ожидаемо, правильно, предсказуемо и весело, а сейчас – что? Морган мотнул головой, стряхивая налипший на волосы снег, и заправил пряди по обе стороны за уши, чтобы не мешались. Надолго это вряд ли могло помочь, но хоть на первые два-три броска – вполне.

Раз-два-три, шаги к фонарному столбу словно вели к чему-то, что Блэк не мог бы никак назвать, предпочитая ограничиться неопределённостью, но всё же как-то выделить. «Нечто» - это уже не «ничто», но «что-то», пусть даже не обретшее чётких очертаний и конкретики, но хотя бы выделившее себя из плеяды разрозненных «ничто». Три-два-раз – а вот и столб, за него можно было даже ухватиться, накрыть ладонью холодный металл, используя в качестве опоры, чтобы резко развернуться и, прицельно со всей силы метнуть снежок в стоящего на противоположном конце шоссе итальянца.
- Пли! – вслед летящему комку, на мгновение разрезавшему тёмный фон неба белой вспышкой.

©

@темы: Morgan Black, Великобритания, Фрагменты, XXI, Мужчины

---

Клодиана Кассиус. Решиан. Городское кладбище.

- Ох, осторожнее!
Шёпот Клодианы прозвучал не слишком сердито, но всё же недовольно, когда она увидела очередной неловкий жест подруги, которая явно волновалась. Нет, сама Клодиана, конечно, тоже испытывала некий страх, сродни первобытному, но по крайней мере у неё не дрожали руки, а на лице не отразилось ни единого следа беспокойства. Желание довести дело до конца оказалось куда сильнее опасения. А потому линии выходили из-под её руки ровными и аккуратными, а пламя свечи в руке поднималось в темноте ровно и почти не дрожа. Клодиана закончила свою часть пентаграммы, подождала, пока Гариса поднимет на неё глаза, после чего перелистнула книгу на нужную страницу. Отступать уже поздно. Да она и не вздумала бы отступать.
- Начали? - скорее сказала, нежели спросила женщина, сглотнув.
Клодиана приопустила веки. Женщине почему-то казалось, что именно так проще всего отрешиться от окружающего мира, не отвлекаться на шелест деревьев, редкие вскрики полуночных птиц и те приглушённые звуки, которые являются неделимой частью кладбища в такое время суток. Она бы, наверное, и вовсе закрыла глаза, но нужно было скользить взглядом по строчкам, чтобы не пропустить ничего важного, не сбиться, не ошибиться... Её голос, сперва всё-таки немного дрожащий, постепенно усиливался, словно поднимаясь по несуществующим ступеням, ведущим от робкой надежды до решимости. По позвоночнику от затылка до талии и даже чуть ниже скользнула едва ощутимая волна, заставившая Клодиану поёжиться - но уже не от страха, а от предвкушения того, что должно было случиться, просто обязано было получиться, не могло не произойти!

...

Клодиана приглушённо выдохнула, только сейчас поняв, что всё это время не дышала. Просто забыла. Полчища мелких мурашек - и откуда их здесь столько? - маршировали по её позвоночнику сверху вниз, снизу вверх, пересекали спину по диагонали, двигались в разные стороны, должно быть, рассыпавшись по всей площади спины. Пакостные муравьи абсолютно не желали быть сброшенными со спины усилием воли, зато мысли о них не позволяли липкому страху затопить сознание. Клодиане совершенно не хотелось бояться, потому она старалась оставаться как можно более спокойной и уравновешенной, насколько это вообще было возможно в это время. Спокойствие давалось с трудом. Но всё же она решилась поднять отчего-то потяжелевшие веки, и несколько коротких мгновений (которые, впрочем, с той же долей вероятности могли оказаться долгими минутами, ведь время здесь было измерять не по чему) просто смотрела, как горит пентаграмма. Горит холодным пламенем, которое едва не ослепило её, Клодиану, да и, пожалуй, могло привлечь сюда кого-нибудь лишнего. Но ведь полыхало же! Полыхало! Значит, у них всё-таки получилось! Даже полчища мурашек постепенно начали исчезать с её спины, должно быть, испуганные пламенем.
Второй раз Клодиана выдохнула уже не так натужно, после чего попыталась повнимательнее вглядеться в центр нарисованной фигуры, чтобы увидеть... Что? Что-нибудь. Должно же там что-то быть! Ведь у них получилось, у неё получилось! Что-то должно быть... Что-то...

...

Кажется, руки её наконец перестали дрожать. Зато в глубине сознания зародилось чувство, появления которого Клодиана вовсе не ожидала. Восторга от сознания выполненной цели - да. Предвкушения того, чего можно будет достичь впоследствии, - да. Гордости за то, что она смогла совершить нечто, что большинству обывателей лишь грезится в страшных снах, - да. В конце концов даже неприятного, но вполне предсказуемого страха - как ни крути, а он является частью человеческой натуры, даже если его постоянно удалять из своего сердца. Но вот удивления женщина не ожидала, а ведь именно это чувство сейчас царило в её душе.
Она предполагала, что демон будет не человекоподобным, может быть, даже уродливым и страшным. К этому женщина была совершенно готова и, должно быть, ни единого муравья не прибавилось бы на её спине, даже увидь она само воплощение вселенского ужаса. Хотя бы потому, что это было ожидаемо и предсказуемо. Теперь же она была растеряна. Страж Пределов? Будь сейчас более подходящее время, Клодиана, пожалуй, иронично хмыкнула бы. Вот только не верить своим глазам не получалось. Появилась было мысль о том, что демоны таким образом отводят глаза наиболее доверчивым людям, но была на время отброшена за нелогичностью. На время. Глядя прямо в пылающие отражённым пламенем глаза стоящего в центре пентаграммы существа (Демона? Человека? Стража?), женщина пыталась уловить хоть толику эмоции в его лице. Не отводя взгляда, Клодиана набралась смелости и, сглотнув, чтобы голос её не прозвучал слишком неуверенно, произнесла:
- Приветствую вас... кто бы вы ни были, - и всё же голос оказался чуть более хриплым, чем обычно.

©

@темы: Иные миры, Фрагменты, Женщины

---

Огюст де Нуарэ. 2 июля 1752. Италия, близ Неаполя, вилла "Allegria"

Запись на французском языке.

…Не то чтобы я плохо переносил великосветские приёмы и подобные сегодняшнему торжества, но частое посещение таких мероприятий нагоняет на меня тоску, а сами они с каждым разом кажутся всё более скучными и однообразными. Вскоре начинаешь отмечать лишь то, по какой традиции хозяева велят сервировать стол, да и то лишь по той причине, что нужно выбирать желаемое блюдо, пока или если его не унесли. Лица сливаются в сплошное цветовое пятно, порой излишне яркое и дурно пахнущее, иногда взрывающееся разнородными звуками, но неизменно непроглядное: не отличить одного пятна от другого, не понять, кто из этих клякс представленная мне мадемуазель, а кто – её якобы тайный воздыхатель. Сегодняшний вечер не исключение, и я бы предпочёл вежливо отказаться от приглашения, если бы не уважение к памяти отца, которого я до его смерти не навещал три года, да желание хотя бы увидеть (теперь уже только увидеть) мадемуазель, о которой он так много рассказывал в своих длинных воспитательных беседах. Даже сейчас не могу вспоминать о них без улыбки. Итак, многоцветное пятно, как и всегда. Боюсь, я половины лиц и имён не вспомню уже завтра, да мне и без надобности. Исключения? Месье Випера и эль капитано де Вега, этот la oveja negra, донна Инкогнита и… И, пожалуй, всё. Глядя на хозяйку дома, вновь вспоминал отца и мысленно улыбался. Мне никогда не понять ни его стремления не покидать родовое гнездо на долгий срок, эту многолетнюю привязанность к одному месту, словно весь мир вертится вокруг поместья, а за его пределами находится великое ничто; ни странную дружбу с месье Порпорино, которая была удивительно крепка (доказательством тому служит уже одно то, что если отец и покидал Францию, то лишь для визита к итальянцу), и при этом более чем нежное отношение к его жене. Более чем нежное. Будет весьма любопытно побеседовать с ней позже, право слово, любопытно…

©

@темы: Дневники, XVIII, Auguste de Noiret, Мужчины, Италия

---

Диего Батиста. 13 февраля 1842. Италия, Венеция.

"Маскарад – удивительное действо. Порой оно позволяет забыть о времени…"

Забыть о времени? Как можно забыть о том, что неотделимо от жизни, всегда незримо рядом, идёт с тобой шаг в шаг, след в след, дышит в спину, сливается с твоей тенью? Как забыть о том, что связано с каждым событием будущего, настоящего и тем более прошлого, в котором осталось слишком многое, чтобы его можно было просто стереть из воспоминаний, сбросить рукой со стола, стереть ладонью с песка минувшего?
Забыть нельзя.
Никогда.
Никак.
Можно только... забыться.

©

@темы: Фрагменты, XIX, Мужчины, Италия

---

Сибилла.

Твоё время подобно воде, стремительному горному потоку, несущемуся с вершин к подножию с невообразимой скоростью, сметающему всё на своём пути, слишком быстрому, чтобы можно было удержаться на плаву. Это они, люди-рыбы, рождённые и живущие в воде, могут существовать в её потоке, не боясь однажды оказаться не в силах побороть течение: они движутся вперёд, вода подталкивает их, несёт сквозь дни, месяцы и годы, и людям остаётся лишь найти свою струю среди множества других. Тебе веками всё сложнее бороться с потоком. Однажды, быть может, он собьёт тебя с ног, повлечёт за собой, разбив об острые подводные камни, утянет в бездонную пучину времени, где есть место только безумию. Когда-нибудь, быть может, так и случится.

А пока иди, борись с горным потоком, со временем, утекающим сквозь твои пальцы, как вода. Иди, шаг за шагом, чувствуя, как под твоими ступнями обращаются в пыль эти "вечные" города, каждому из которых предначертано однажды воссиять, а после - упасть прахом, чтобы устлать тебе дорогу грязными мягкими лепестками смерти, той самой, к которой однажды стремительный поток по имени время приносит всех. Почти всех - кроме избранных и изгоев жизни. Иди, ощущая, как под босыми ногами твоими обращаются в ничто могилы императоров и пророков, шутов и величайших мудрецов, ведьм и неописуемых красавиц - некогда прославленных, а после забытых и канувших в небытие. Иди, зная, что каждый новый твой шаг оставляет позади десятилетия и века, чтобы привести к новым, слишком отличным от предыдущих; вода чересчур быстро меняет направление и цвет, чтобы ты смогла сделать нечто большее, нежели притвориться одной из миллиардов разноцветных рыбок-людей.

Иди, обласканная взглядами тысяч и тысяч, желаемая чаще, чем сама мечта, проклинаемая на сотни разных голосов. От проклятой до богини всего несколько шагов, отражённых в жаждущих глазах людей и таких же идущих вне потока, прозвучавших забытой виртуозной мелодией виолончели или скрипки, излившихся жизнетворной алой жидкостью с привкусом меди, сверкнувших на острие вкусившего чужой не-жизни клинка, воплотившихся в грациозном движении танцевального па, - от проклятой до богини всего несколько шагов. Но ещё меньше в обратном направлении. От богини до проклятой лишь краткий вздох, в котором, в сущности, нет нужды, судорожный удар сердца, коему вовсе не обязательно биться в груди, тепло шелковой кожи, способной быть холоднее льда и бледнее самой смерти, - столь короток путь от богини до проклятой.

Так иди же, шаг за шагом преодолевая время, иди, продолжая ощущать под ногами прах давно забытого прошлого. Иди, богиня. Иди, проклятая. Иди.
Босиком по пеплу.

©

@темы: Sibilla, Сотворение мира, Женщины

---

Камилла дель Торе Филарете. 2 августа 1470. Италия, Флоренция.

Запись на французском языке.

Быть может, это и есть окончание моих мучений? Нет, завершение расплаты за мои грехи. Я не смела и не смею своей рукой оборвать эту жизнь, которая есть дар Божий. Но, быть может, Господь наш милосердный решил, что время моего наказания истекает, и я достаточно понесла ответ за грехи свои, которых не могу понять, но которые, конечно же, были мною совершены. Боль съедает меня без остатка, и спасения только два: услышать «да» или постепенно быть поглощённой мукой, после чего встретить смерть. Однажды ни лицезрение его лица, ни даже полная чаша когда-то спасительного раствора не принесут долгожданного облегчения.
Хочу ли я этого? Хочу ли умереть, не познав по-настоящему радости жизни? О чём я? Ересь! Я приму любой итог, каким бы он ни был. Должна. Я умею принимать всё. Научилась.
Пока же буду молиться, каждый раз тяжело перенося, когда моя же рука прочертит на теле знак святого креста. И ходить в церковь, пока остаются силы. И иногда глядеть издалека на Альбиноса, пока это ещё будет приносить хоть немного облегчения.

©

@темы: Дневники, XV, Kamilla del Tore Filarete, Женщины, Италия

---

Сабира бинт Шариф (Даниэла де Моретто). Осень 1560. Оттоманская Империя, Порта.

Владыка намерен женить одного из своих сыновей - событие, которое, непременно, всколыхнёт Порту и, в особенности, дворец султана. Удивительного в том ничего не было: в конце концов, и Рамиль, и Мунир давно миновали тот возраст, в котором мужи Востока выбирают себе первую жену. Ещё более понятным было то, что Эмин просил именно Сабиру приглядеться к возможной невесте Мунира и попытаться оценить, достойна ли девушка занять место рядом с наследным принцем, готова ли к тем явлениям, что станут неотъемлемой частью жизни жены принца. Сабира и до того, как стала старшей кадын-эфенди, нередко покровительствовала новым девушкам в гареме султана, особенно чужеземкам, для которых оказаться вдали от родины и в слишком чуждом окружении могло быть шокирующим и пугающим – быть может, видела в них себя много лет назад, хотя чаще всего сходства было мало, или попросту сочувствовала лишившимся крыльев свободным птичкам, угодившим пусть и в золотую, но всё же надёжную клетку. Несколько лет назад, после того, как немного ближе узнала султана, женщина иногда обращала его внимание на ту или иную девушку; впрочем, осчастливленным этим событием не было необходимости благодарить кадын-эфенди за это, ведь она не столько помогала жаждущим внимания султана девушкам, сколько самому своему мужу: зная его вкусы, можно было с большей уверенностью догадаться, какая наложница придётся ему по душе. Впрочем, став несколько лет назад старшей, Сабира делала это всё реже: владыка охладел к женщинам и выбирал новую наложницу на ночь, наверное, не столько из-за желания, сколько потому, что это было ожидаемо и принято задолго до появления на свет его самого, его отца или деда. Но она хотя бы могла позаботиться о том, чтобы ни одна из этих девушек ничем не напомнила бы владыке покойную Малику… Знал ли об этом султан, догадывался или попросту не обращал внимания – итальянка о том не ведала, однако когда речь заходила о женщинах в стенах дворца султана, он всегда мог узнать что-то у своей старшей кадын-эфенди, а ей, в свою очередь, почти всегда было что ему ответить. Поэтому просьба Эмина была для женщины вполне понятной, и она не думала, что выполнить её будет сложно. Но сказать об этом Сабира не успела – стук в дверь оборвал едва произнесённое слово, ворвавшись тревожной птицей в шаткий покой, воцарившийся в комнате Эмина ибн Янара. Женщина молча ожидала, пока супругу сообщали какие-то вести, но и потом не успела – да, пожалуй, теперь и не могла бы – сказать хоть что-то… такая ярость полыхнула во взгляде султана, что кадын-эфенди невольно посочувствовала тому неизвестному, на кого было обращено столь неудержимое пламя.

Она молча склонила голову, услышав повеление султана дождаться его здесь и не пытаться ничего узнать. Слова были неуместны и не нужны, Сабира сомневалась, что султан услышал бы что-то, даже если бы она произнесла. За Эмином затворилась дверь, и женщина, ещё мгновение постояв посреди покоев султана, словно пытаясь услышать сквозь тяжёлые двери и обилие гардин удаляющиеся шаги, направилась к окну, устроившись на подушках и глядя, как постепенно всё больше светлеет небо, переставшее наконец лить слёзы. Итальянка опустила ресницы, загоняя прочь поднявшуюся было из глубин души гордость, яро сопротивляющуюся приказу, в какой бы спокойной форме он не был высказан. Сколько лет прошло, а она не изменилась – всё так же противилась невольническому положению, всё так же бунтовала и проявляла недовольство… в глубине души, ни единой черточкой лица, ни одним жестом или звуком голоса не показывая то, что скрывалось под ликом спокойствия и холодности. Fredo di mano, caldo di cuore, этому учила её мать, и урок пришёлся к месту не только в далёкой родной Италии, но и здесь, в Порте. Пусть в твоём сердце полыхает безудержное пламя, но руки должны оставаться холодными. Как и разум, - это уже добавила сама Сабира, и ни разу не отступила от созданного самой собой правила, позволяя себе лишь расправлять плечи, держать голову высоко поднятой и хранить во взгляде достоинство. Настоящий характер итальянки знал пожалуй, только супруг, но даже он видел его проявления в редкие моменты близости, когда она могла позволить себе быть не кадын-эфенди, а просто женщиной. Но такое случалось давно, а сейчас и вовсе было не ко времени и не к месту.

Что-то произошло, и это недоброе что-то вызвало во всегда уверенно сдержанном мужчине волну гнева, и хоть Эмин не позволил бы себе как-то излить этот гнев на Сабиру, женщина была уверена: эта волна способна смести на своём пути всё и вся. Поэтому высказанное в таком состоянии повеление не пытаться ничего узнать кадын-эфенди даже и не думала нарушать, хотя, признавалась она сама себе, неудержимо тянуло понять, что же снова произошло. И в стремлении этом мало было от любопытства кошки, перед которой заперли мышиную нору, в женщине говорило искреннее беспокойство, ставшее видимо, верным спутником со дня вчерашнего и на неизвестный ей пока срок.

Что-то случилось, но узнать о том она могла лишь у султана, когда он вернётся и если сочтёт нужным поведать жене. Сабире оставалось только ждать. Самое тяжкое и ненавистное действо для просящего милостыню, осуждённого на казнь… и женщины.

©

@темы: Оттоманская Империя, Фрагменты, XVI, Женщины

---

Морган Блэк. Декабрь 2008. Пригород Лондона, Великобритания.

Ихха! Да здравствует итальянская манера езды по заснеженным шоссе! Да здравствует хвалёная сдержанность а-ля Грацци! Эгей, ты там, наверху или под землёй, какого чёрта не устроил светопреставление с перекатом, смятой автомобильной мордой и лужами крови на асфальте? Как было бы красиво сдохнуть вот так, за несколько десятков километров от Лондона и от гейского борделя в компании с недоизнасилованным – дважды – сукиным сыном, его многовидовой семейкой тараканов и собственными демонами! Притом помирать медленно, стекая перемолоченными кучками с сидений, в последние минуты никчёмной жизни ведя псевдо-философские пафосные речи об ошибках прошлого и не завершенных делах. Можно даже было бы на финальном издыхании раскрыть душу и из последних сил протянуть искалеченную руку, чтобы сжать золотистую ткань перчатки и слёзно попрощаться. Феерично. Как и сердцебиение где-то в горле, как и руки, вцепившиеся в переднюю панель над бардачком до побеления пальцев и даже, кажется, скрипа крошащегося фордикова нутра под ними. Ох нет, такое времяпрепровождение и подобная опасность были Блэку не по душе. Не то чтобы смерть в лицо дохнула и вся жизнь перед глазами пробежала – чушь. Бывало и похуже. Но, чёрт дери, это всегда было контролируемо или хотя бы подвержено какой-никакой человеческой логике: когда опасность исходит от человека или нескольких людей, всегда можно заранее продумать их вероятные действия и тем самым спасти свою драгоценную шкуру. Но вот так, будучи запертым в железной коробке, которая самовольно вертится на заледенелой сцене, того и гляди готовясь либо устроить череду перекатов, либо свалиться в сторону, сминая всё то, что находится у неё в утробе – это, будьте уверены, совсем другое дело. Совсем, мать его, другое!

- Шумахер, твою мать, - тихо, хрипло, с какой-то странной нежностью в голосе, непередаваемо выразительно, любовно смакуя каждую буковку, словно они пропитаны разновкусьем амброзий. – Спиди-гонщик. Бэтмэн.

Морган шумно выдохнул, кулаками утрамбовывая выплюнутую прямо в лицо подушку безопасности и выламываясь из машины наружу. Холод? Какой к лешему холод, когда тут так хорошо дышится, над головой – небо, под ногами – пусть и скользкая, но всё же земля, а по бокам – никакого чёртового железа, сплошной простор. И можно вдохнуть полной грудью, успокоив бешено колотящееся сердце. Смешно, но он был спокоен. Естественная физическая реакция на интенсивный выброс адреналина – сердцебиение, лёгкая дрожь в руках, напряжённость мышц – имела место быть, уж конечно, но сам Блэк отчего-то чувствовал невероятный покой, как будто разум неожиданно прояснился, всё вокруг обрело чёткие контуры и предстало в истинном свете, без привычной мути и туманности. Он мотнул головой, плюнув на упавшие на лоб волосы, переступил с ноги на ногу, радуясь, что хоть колени не дрожат, и обошёл фордик спереди, остановившись возле двери водителя. Протянул руку, отпирая дверцу – хорошо, что не заклинило, - распахнул и чуть наклонился, чтобы увидеть лицо итальянца.

- Вылезайте, Рикардо Патресе. Финиш. Приехали, - Блэк ослепительно улыбнулся, отвесив Грацци шутливый полупоклон. – Дальше эта колымага вашими стараниями точно не сдвинется.

©

@темы: Morgan Black, Великобритания, Фрагменты, XXI, Мужчины

---

Огюст де Нуарэ. 1752. Италия.

Запись на итальянском языке.

Сонет.
(Фр. Кр-ни.)

Как певчий чиж стыдливо замолкает,
Услышав ночью голос соловьиный;
Как звёздный свет на небе тёмном гаснет,
Соперничать не в силах с ярким взором;

Как летний зной послушно исчезает,
Когда приходит царственная осень;
Как нежный лютик поникает скромно
В соседстве с королевой флоры розой;

Так женщины с полотен Рафаэля
От томных твоих взглядов глаза прячут:
Завидуют, соперничать не в силах
Своей невинностью с твоею страстью.

Они тобой восхищены, Мадонна!
И презирают тебя, дочь порока.

©

@темы: Дневники, Art, XVIII, Auguste de Noiret, Мужчины, Италия

---

Ярослав и Сибилла. Сентябрь 2003. Санкт-Петербург, Россия.

Он как-то упустил из внимания тот момент, когда деловая беседа перетекла в приятное общение двух интересных собеседников. Просто ещё пять минут назад они обсуждали оплату её выступления, предполагаемую тематику репертуара, освещение в его ресторане и предполагаемую длительность, а уже сейчас разговор коснулся музыки в целом, современных веяний в искусстве и их различий с творениями великих мастеров многолетней и даже многовековой давности. И казалось, ей искренне интересно его мнение относительно влияния Великой Французской революции на тематику в живописи этой страны в те годы, да и к другим его словам она прислушивалась с неподдельным вниманием, как будто находила в них для себя какую-то значимость.

Ярослав видел её всего второй раз, но не мог избавиться от ощущения, что эта женщина каким-то немыслимым образом уже заняла прочное место в его если не сердце, то памяти уж точно. Должно быть, всё это из-за её игры. Несколько месяцев назад, будучи по каким-то своим делам в Европе, он побывал на закрытой вечеринке в клубе одного из своих партнёров. VIP-общество полчаса сидело с откровенно раскрытыми ртами, забыв про еду и алкоголь и отдавшись на растерзаниме музыке, которую творила одна-единственная виолончелистка. Ярослав и сам на несколько десятков минут полностью отрешился от мира, не в силах думать больше ни о чём. Откровенно говоря, он даже не предполагал, что один музыкант способен сотворить такое. Тогда он после выступления не оставил в покое своего знакомого, пока тот не записал ему электронный адрес женщины, и Ярослав задался целью во что бы то ни стало пригласить её на выступление в собственном ресторане.

И вот теперь договор с указанием суммы, которой могли бы позавидовать и многие куда более известные эстрадные звёзды, был подписан, дата назначена, все вопросы решены, а он всё никак не мог подвести беседу к разумному финалу с пожеланиями скорой встречи и напоминанием о том, что у него полным-полно работы. Не мог да и, честно говоря, не хотел. Оперевшись локтями о полированную столешницу, Ярослав положил подбородок на сцепленные в замок руки и с лёгкой улыбкой на губах украдкой любовался сидящей перед ним женщиной, которая как раз сейчас спокойно и обстоятельно в пух и прах разбивала одну из его теорий относительно развития музыки в ближайшие десять лет.

Они вели беседу по-английски, потому как ни он не знал итальянского, ни Сибилла – так назвалась виолончелистка – русского. Чужой язык, хоть и ставший ему вторым родным, казался Ярославу в собственном исполнении на удивление скупым и чёрствым. Он даже пожалел в какой-то момент, что не владеет итальянским. Заставлял себя не скользить взглядом по густой черноте волос, красивой линии лица, без единого следа косметики кажущегося выразительным и ярким, по мягкому изгибу шеи и плечей, белизне рук, старался не тонуть в глубине удивительно глубоких мудрых глаз необыкновенного тёмно-вишнёвого цвета… Но не выходило.

- Боюсь, мне уже пора, - прервала его размышления женщина и, плавно поднявшись, улыбнулась. – До встречи в субботу, господин Янковский.
Его фамилию она произнесла почти без акцента, нередко свойственного иностранцам, пытающимся сказать что-то на великом и могучем.
- Я надеюсь, после выступления вы уделите мне немного вашего времени? – спросил Ярослав с улыбкой, умело – сказывался многолетний опыт – скрывая желание услышать утвердительный ответ. – Угощу вас кофе. За счёт заведения, разумеется.
Сибилла улыбнулась чуть шире, обозначив этим одновременно и согласие, и благодарность, после чего грациозной походкой направилась в сторону двери. Когда за спиной ушедшей женщины раздался приглушённый щелчок, Ярослав с шумом выдохнул и позволил себе на мгновение опустить веки. В этот момент он чувствовал себя не тридцатипятилетним мужчиной, повидавшим жизнь, а вдвое более младшим подростком: немножко счастливым, немножко удивлённым и очень глупым почему-то.

* * *

Последние аккорды затихли, несколько десятков секунд в ресторане не было слышно ни звука, и лишь по истечении этого срока зал взорвался аплодисментами. Женщины к тому времени уже не было на невысокой сцене, а Ярослав, до этого не спускавший с неё глаз, не уловил тот момент, когда она покинула возвышение. Сам он занимал один из отдалённых столиков, отделённых от остального зала неширокой перегородкой. Некое подобие кабинета, из которого, впрочем, благодаря отсутствию одной из стен, отлично было видно всё происходящее, тогда как сидящие в нём оставались почти незаметными. В зале заиграла лёгкая джазовая мелодия, не мешающая разговорам, но способная отделить один столик от другого невидимой стеной тихого звука.

Янковский на миг опустил глаза, чтобы взять в руку чашку с кофе, а когда вновь поднял взгляд, Сибилла остановилась у его столика, появившись как будто из ниоткуда, и Ярослав вновь поразился тому, как тихо она двигается – словно призрак или сказочная фея из детских книжек или старых советских мультиков. Жестом и улыбкой он предложил ей присесть, и женщина опустилась на стул, положив руки на колени. Поспевший вовремя официант выслушал пожелания относительно кофе, и тут же ретировался, оставив владельца заведения и его гостью наедине. И вновь после нескольких дежурных фраз - на удивление живой разговор, как будто между старыми друзьями, интерес в словах, мягкие улыбки… Вот только глаза женщины, и Ярослав не мог не обратить на это внимания, всегда оставались как будто немного не от мира сего, однако он так и не смог понять, откуда у него это странное ощущение.

Янковский никогда не был избалован женским вниманием. С одной стороны, он был ещё достаточно молодым, весьма обеспеченным и при этом довольно-таки привлекательным мужчиной, который умел подать себя, поддержать беседу на множество самых разных тем и при уверенности в себе не показаться высокомерным. Но с другой… О другой думать не хотелось, ибо она моментально прогоняла приятный настрой, напоминая о том, что ему не стоит смотреть на Сибиллу как на женщину. Чревато разочарованиями, как и всегда. Ярослав глотнул кофе, прислушиваясь к словам женщины, которая как раз отвечала на его вопрос об особенностях испанских музыки и танца. Сорок минут беседы – как четыре мгновения. Или четыре века.

- Вы, должно быть, великолепно танцуете, - Ярослав и сам не понял, почему вдруг сказал это, когда куда более к месту было бы поинтересоваться тем, была ли Сибилла в Испании.
- Желаете пригласить меня на танец? – голос Сибиллы почему-то неожиданно снизился на тон, улыбка на губах показалась мужчине уже не такой лёгкой, а тёмно-вишнёвые глаза как будто бы почернели, хотя, конечно же, то была всего лишь игра света и тени.
- Отнюдь. Боюсь, это невозможно, - он небрежно пожал плечами, старательно делая свой тон подчёркнуто спокойным.
- Вот как, почему же? – воплощение фантазии в облике земной женщины вопросительно приподняло бровь, всё ещё глядя на него чуть похолодевшим, нежели ранее, взором.

Вот он, момент истины. Тот, после которого Ярослав начинал чувствовать себя пародией на человека, несмотря на все свои миллионы в самых разных банках, сеть ресторанов по нескольким крупным городам бывшего Союза, квартиру класса «люкс» в центре Питера, чуть ли не сошедший с картинок глянцевого журнала коттедж за городом и прочие приятные мелочи жизни. Недочеловеком он себя ощущал, когда, опустив руки со стола к подлокотникам и ниже, сделал несколько доведённых до автоматизма жестов и переместился чуть в сторону, чтобы женщина могла увидеть инвалидное кресло, в котором он сидел. Оборудованное по последнему слову техники, с дорогущей отделкой и стоящее не намного меньше, чем годовой заработок средней руки бизнесмена, но всё-таки, не смотря ни на что, инвалидное. Потом вернулся к столу, потянулся за чашкой кофе и поверх неё взглянул на женщину, привычно ожидая увидеть в глазах разочарование или даже жалость.

- Ну вот и замечательно, - с тёплой улыбкой выдохнула Сибилла, стерев из глаз остатки прохладцы и своими словами вынудив Ярослава чуть кашлянуть, чтобы не подавиться глотком эспрессо. – Всё равно я не танцую. Так что если вздумаете пригласить меня ещё раз, лучше заманивайте кофе.

Янковский всё-таки закашлялся, несколько секунд ошарашенно глядя на женщину, которая преспокойно пила ароматный напиток, не отводя от его лица глаз. Быть может, в чьих-то других устах эти слова могли бы прозвучать как издёвка, но сейчас такая мысль даже не приходила в голову Ярославу. Мужчина покачал головой, не сумев удержать усмешки и ничуть не скрывая её. Впрочем, как он полагал, в эти несколько мгновений весь набор его ощущений был, что называется, налицо: и озадаченность, и восхищение, и даже тщательно скрываемое облегчение от того, что женщина не ушла в ту же секунду.

Ярослав поставил локоть левой руки на стол, положив на него подбородок, а другой рукой помешивал ложечкой густой чёрный кофе без следа сахара. Несколько секунд он задумчиво изучал сидящую напротив женщину, с каждым мгновением сознавая, что вряд ли когда-нибудь сможет её понять. О нет, он не обманывался ложными надеждами о том, что она будет принадлежать ему. Более того, что-то в глубине души подсказывало Янковскому, что и увидит-то он её в будущем далеко не так много раз, как ему хотелось бы. Она и впрямь была подобна призраку, который является простым смертным лишь тогда, когда ему самому заблагорассудится.

- Вы любите стихи Булата Окуджавы, Сибилла? – спросил он вдруг и тут же засмеялся, поняв, какую сморозил глупость. Сомнительно, что произведения этого автора переводились на итальянский, и ещё менее вероятно, что женщина их встречала.
- Почитайте мне, Ярослав, - тихо ответила она, положив голову на сцепленные пальцы облокотившихся о столешницу рук. – Почитайте.
И он, сам не зная почему, начал выразительно декламировать вдруг пришедшие ему на ум строки, а Сибилла внимательно слушала, как будто на самом деле понимала по-русски, и мягко улыбалась, не обещая этой улыбкой ровным счётом ничего, кроме понимания. Но Ярославу и этого было достаточно.

- Тьмою здесь все занавешено
и тишина как на дне...
Ваше величество женщина,
да неужели - ко мне?

Тусклое здесь электричество,
с крыши сочится вода.
Женщина, ваше величество,
как вы решились сюда?

О, ваш приход - как пожарище.
Дымно, и трудно дышать...
Ну, заходите, пожалуйста.
Что ж на пороге стоять?

Кто вы такая? Откуда вы?
Ах, я смешной человек...
Просто вы дверь перепутали,
улицу, город и век.

©

@темы: Россия, Фрагменты, XXI, Sibilla, Женщины, Мужчины

---

Л'лой-Лиэнн, богиня дневного света. Когда-то. Где-то.

Просыпалась ещё затемно, провожала звёзды песнями,
заплетала в косы длинные лучи солнца восходящего,
умывалась небом утренним и пила росу прохладную,
утирала щёки облаком, лепестками цветов нежными.
Босиком бежала к западу по траве недавно скошенной,
собирала, смеясь, камешки и бросала в море синее,
оборачивалась пеною, ослепительными брызгами,
на песке следами зыбкими, каплей, на ладони тающей.
Обнимала жарко, пламенно - так, как будто на прощание,
даря поцелуи долгие, словно бы поила нежностью...
Уходила уже затемно, уложив в постель согретую,
говорила на прощание: "Я вернусь, ты только жди меня".

©

@темы: Иные миры, Маски, Женщины

---

Венеция, Италия. 1842.

Benvenuto, signore!

@темы: XIX, Италия

---

Тобиас III Почтенный. Сат-Тор, Империя Пятого Солнца.

- Не слишком ли горячо, Почтенный? – в глазах молоденькой служанки без труда можно было прочесть искреннее волнение: она впервые принимала участие в церемонии вечернего омовения, Тобиас был уверен в этом. Он помнил в лицо всех девушек, в чьи обязанности входило помочь ему принять ванну перед тем, как он возляжет на Императорское ложе. А если и не всех, то самых миловидных уж точно.
- Всё прекрасно, - с царственной улыбкой Тобиас успокоил девушку, и она поспешила подлить ещё немного ароматной горячей воды из церемониального кувшина, прежде чем отойти в сторону, чтобы потом бесшумно проскользнуть в соседнее помещение, а уж оттуда чуть позже вернуться со вновь наполненным сосудом – наполненным доверху, но так, чтобы ни одна капля драгоценной благоуханной жидкости не пролилась на пол. Иначе неловкой служанке грозила смерть. На памяти Тобиаса такое случилось лишь единожды – к счастью, - и он сам был бы рад отменить чрезмерно жестокий обычай, но… Что поделать – многовековая традиция.
Почтенный откинул голову, уложив её на специально устроенную небольшую подушку, расслабился и прикрыл веки, с удовольствием вдыхая нежный аромат… сегодня, кажется, хвои. Сосновой. А вчера был кедр, позавчера – ветивер, два дня назад – морская соль. В чередовании ароматов не прослеживалось никакого порядка, это всегда должно было оставаться непредсказуемым элементом, чтобы не огорчить Императора. Тобиас неплохо научился определять запах уже в первые мгновения, как, пройдя по устланной нежнейшим шёлком дорожке, оказывался в комнате перед опочивальней.
Ему нравилась эта традиция ритуального омовения. Тобиас всегда считал, что в ней есть нечто глубоко символическое: это очищение от дневной суеты, избавление от пыли и дурного настроения; в воде – как в объятиях небес. В общем-то, ему и своё положение всегда более чем нравилось. А кому может не быть в радость, когда выполняются все прихоти, лишь бы только не вызвать у Почтенного нервное расстройство и чрезмерное потоотделение, а едва ли не любая хорошенькая девушка мечтает оказаться на месте той служанки, что поливала ему спину, или, что и вовсе предел мечтаний множества женщин, проснуться с ним в одной постели и благодарной улыбкой проводить, когда он отправится на очередной ритуал вечернего омовения?
Однажды Тобиас выберет себе достойную пару и женится. Непременно по любви, никакие договорённости или выгоды для него не имеют значения, да и любой из обитателей Императорского дворца первым бросит камень в того безумца, который посмеет заикнуться о том, что Почтенный не имеет права жениться… да хоть на пастушке или дочери трубочиста. Главное – искреннее чувство, оно придаёт человеку волю к жизни, оптимизм и долгие-долгие годы здоровья. Научный факт – Тобиас когда-то читал об этом.
Его отец, Ирден VII, до конца жизни души не чаял в своей жене, Тобиас ещё в детстве не мог смотреть на родителей без улыбки. Его дед тоже был счастлив в браке, и прадед, и прапрадед, и все мужчины его рода, такого же древнего, как дворец, в котором они проводили почти все свои дни. Нет, это никогда не казалось Тобиасу скучным, тем более, что иногда Император выезжал на охоту, изредка вёл войны или мог попросту отправиться в гости к соседу, а ведь ритуал вечернего омовения никто не отменял, так что Почтенный никогда не был лишён возможности расслабиться в ароматной воде и несколько минут чувствовать себя почти Богом.
- Почтенный, прикажете пройти в опочивальню? – раздался тихий голосок одной из служанок, и Тобиас понял, что девушка права: вода уже начала остывать, а он сам едва не уснул. Нынче вечером Почтенный был немного утомлён, не выспался благодаря стараниям… ах да, как раз вон той служанки, которая в компании ещё одно девушки распахнула двери в Императорские покои и тут же вернулась, чтобы усыпать дорогу от ванной до постели свежими лепестками белых и чайных роз.
Тобиас даже не ответил, просто поднялся из воды, тут же ощутив на своём теле мягкость полотенец, которыми две девушки начали протирать влажную кожу. Почтенный дождался, пока они закончат, после чего ступил на шёлковую подстилку, чтобы девушки могли вытереть и ноги тоже, и лишь когда на его теле не осталось и капли воды, направился по усыпанному лепестками полу в спальню. Перед самым входом новенькая служанка помогла ему облачиться в ночную сорочку и следом за ним вошла в комнату.
За спиной Тобиаса раздался восторженный вздох девушки, впервые воочию увидевшей Императорскую опочивальню, а сам Почтенный только бегло улыбнулся: ему-то это было ничуть не менее привычно, чем ритуал омовения. Спальня и впрямь могла поразить воображение любого своим великолепием, но Тобиас даже не огляделся по сторонам – видел и не раз, - а сразу отправился к ложу. Он остановился возле него и терпеливо дождался, пока впечатлительная служанка, опомнившись, быстро подбежит к постели, чтобы откинуть одеяло. В комнате, несмотря на камин, было довольно прохладно: зима в этом году выдалась суровая, и даже горячее пламя не могло помешать ветру выстуживать под утро комнаты сложенного из камня дворца.
Почтенный с удовольствием залез под одеяло, предварительно позволив девушке убрать с его ступней несколько налипших лепестков, и с усталым вздохом растянулся на постели, такой удобной, что можно было уснуть в мгновение ока. Но как раз этого делать не следовало. Тобиас лишь закрыл глаза и поплотнее закутался в одеяло, чтобы оно как можно больше впитало тепло его тела, и потом не охлаждалось до самого утра. Почтенный слышал, как служанки тихо, чтобы не побеспокоить его, сметают с пола лепестки, как на специальной тележке увозят прочь его недавнее пристанище с горячей ароматной водой, как после этого почти все покидают покои Императора, и остаются лишь две девушки да старый слуга, не отправленный на заслуженный покой лишь потому, что его глубокий баритон нравился Императору куда больше голосов молодых претендентов на должность главного Императорского объявителя.
Всё это было привычным, знакомым и совершенно не отвлекало от дремоты. Тобиас и впрямь едва не уснул, как вдруг раздался стук распахнувшейся настежь двери, послышался шорох юбок присевших в реверансе служанок, а старый слуга исполнил свою главную и единственную обязанность, объявив громогласно:
- Его Величество Император!
Тобиас дождался, пока твёрдые шаги не доберутся до порога спальни, и в тот самый момент, когда Император ступил в свою опочивальню, он бесшумно выскользнул из-под одеяла. Император ещё не успел возлечь в тёплую постель, а Тобиас уже скрылся за небольшой дверкой в углу комнаты.
Он шёл по коридору, держа голову высоко поднятой, улыбаясь и прикидывая в уме, осмелится ли новенькая служанка пробраться в его кровать уже сегодня или ей потребуется ещё несколько ночей, чтобы набраться смелости. Он был абсолютно доволен собой и своей жизнью, считая себя одним из самых счастливых людей на свете. Ведь он – Тобиас III, Тобиас Почтенный. Тобиас, потомственная грелка Императора!

©

@темы: Иные миры, Фрагменты, Маски, Мужчины

---

Сибилла. Август 1915. Германия, окрестности Кельна.

Ночной ветер запутался в тонких занавесках и с трудом смог освободиться, чтобы продолжить свой путь, неся приятную прохладу от одного окна к другому. Зной долгого августовского дня остался на несколько часов в прошлом и обещал вернуться только с рассветом, до которого ещё что-то около четверти тысяч минут, да и то сменившись уже на предосеннее тепло. Сверчки исполняют полуночную симфонию, сверяясь порой с небесным нотным станом и читая мелодию по нотам звёзд. Утром вернётся жара, но даже в её удушающих объятиях неизменно чувствуется близость осени. Пока я была здесь, почти всё время царила жара, и я думала, что когда начнёт постепенно холодать, пора мне будет покинуть Кельн. До тех пор, пока это случится, можно было немного забыться или хотя бы сделать вид, что я могу так поступить. И просто постоять у распахнутого окна, облокотившись руками о подоконник и глядя в чернильно-чёрную августовскую ночь в россыпи звёзд.

Герр Форсберг подходит сзади. Он всегда приближается со спины, ему нравится чётким жестом перебрасывать мои волосы через плечо на грудь, проводить от лопатки сверху вниз, и когда ладонь коснётся бедра, запечатлеть этот момент поцелуем у основания шеи. Чуть позже его рука скользнёт с бедра на живот – медленно, очень медленно – и начнёт подниматься вверх, а губы тем временем ни на миг не оторовутся от моей кожи. Иногда герр Форсберг просто прячет лицо в моих волосах, и только его руки скользят по телу, рождая волны сладостного удовольствия: этот мужчина вполне мог бы обойтись даже без рук, одним лишь таким скольжением своего несуществующего дыхания по коже доводя женщину до пика наслаждения. У герра Форсберга довольно большой опыт. Что-то около трёхсот лет.

Герр Форсберг подходит сзади, но замирает возле меня, так близко, что я могу ощущать прохладу его тела, но достаточно далеко, чтобы не прикасаться ко мне. Несколько минут мы стоим так, глядя в окно, где каждый видит что-то своё, помимо ночи, звёзд и тщательно подстриженных кустов. Он слушает моё дыхание, запоминает ритм, в котором бьётся сердце, следит за пульсацией тонкой жилки на шее. Как часто он приникал к ней губами, едва удерживаясь в этот момент, чтобы не позволить себе насытиться и совсем другим способом. Но всё-таки ни разу, и я действительно рада, что это не герр Форсберг был тем, за кем я начала охоту в этом городе. Одежду излишне ожесточившегося кровопийцы найдут уже сегодня ночью по соседству с горкой праха – всё, что осталось от вампира после того, как он встретился со мной. Я рада, что это был не герр Форсберг.

Совсем скоро мне нужно уехать из Кельна.

Он сокращает расстояние меж нами и, прижавшись к моей спине, полуобнимает за плечи одной рукой. На миг мне кажется, что Форсберг желает просто ощутить тепло моего иллюзорно живого тела или мягко увлечь к постели, но уже через секунду он чуть отстраняется и, став полубоком ко мне, протягивает небольшой плоский футляр, обшитый тёмной тканью. Вопросительно смотрю на него. «Это подарок на прощание», - герр Форсберг чуть улыбается и машинальным жестом проводит рукой по своим волосам ото лба к затылку. Светлые, как у настоящего арийца, они постоянно норовят упасть на лоб, придав мужественному лицу немного забавное выражение. Слова о прощании вынуждают меня чуть напрячься внутренне и задаться вопросом, откуда он знает и не подозревает ли меня в гибели одного из советников местного Мастера. Напрячься – и тут же расслабиться усилием воли: герр Форсберг не мог ещё узнать об упокоении своего собрата, а прощание означает лишь то, что означает: гастроли заканчиваются, завтра оркестр отправляется в Венгрию. Но мужчине вовсе незачем знать, что труппа по приезде не досчитается одной скрипачки…

Открываю футляр, осторожно приподнимая крышку, и смотрю внутрь, удивлённо разглядывая шикарное бриллиантовое колье, которое и королева не отказалась бы надеть на собственную свадьбу. «Не думаю, что могу принять его, Вернер», - качаю головой и протягиваю закрытый футляр мужчине. Он явно ничуть не сомневался в моём ответе, хмыкает, снова поднимает крышку футляра и достаёт колье. Опять подходит ко мне со спины и, перекинув украшение вперёд, застёгивает на моей шее, после этого, оставив на коже – как раз возле пульсирующей жилки – короткий поцелуй, отстраняется. «Красивые камни должны принадлежать красивым женщинам», - он улыбается; я слышу это по интонации и голосу, хоть и стою к нему спиной. «Красивые камни»… А я вспоминаю совсем другие камни, память обвивается вокруг меня дымкой спирали, уводит за собой мысли и взгляд, и я уже не стою у окна принадлежащего Вернеру дома, а иду босиком вдоль реки, и сердце в моей груди бьётся совершенно по-настоящему…

«Тебе не нравится?» - Вернер, кажется, обращает внимание на мою отстранённость, но расценивает её по-своему, а у меня в ушах звучит совсем другой голос, и руки помнят касание тёплой большой надёжной ладони - другое касание, вовсе не то, что ощущается сейчас. «Мне нравится, Вернер, - улыбаюсь, думая, что никакие драгоценные камни не покажутся мне хоть немногим красивее тех. – Нравится». Он подходит ко мне сзади, обнимает за плечи, мягко разворачивает и целует в губы, и лишь сейчас я понимаю, что он действительно осознаёт, что нам время прощаться. До стоящей посреди комнаты кровати ровно шесть с половиной шагов, и пока мы доберёмся до неё – я знаю – на мне останется одно лишь бриллиантовое колье.

Рада, что тем вампиром был не Вернер.
Завтра я покину Кельн.

©

@темы: Германия, Дневники, XX, Sibilla, Женщины

---

Морган Блэк. Декабрь 2008. Пригород Лондона, Великобритания.

В свете фар - как под прицелом. Почти физически ощущая устремлённое в спину дуло винтовки. Как тогда, помнишь, Блэк, пять лет назад, когда на белой стене перед тобой появились алые брызги, а ты не сразу сообразил, откуда они взялись? Чертовское везение удачливого недо-янки, сделавшего резкое движение в сторону и тем самым словившего пулю не сердцем, но чуть выше. Совсем немного, совсем чуть-чуть, почти нисколько по меркам вселенной, но вполне достаточно, чтобы упасть за вонючий мусорный бак и, с трудом удерживаясь на грани сознания и обморока, пытаться кое-как зажать кровоточащее сквозное отверстие. Вполне достаточно, чтобы научиться считать сбитый ритм сердца - и успеть мысленно проклясть продажного сукина сына, в последний момент решившего перетянуть одеяло на себя, любимого, отказавшись от далеко не единственной договорённости. Потом, спустя несколько часов добравшись к дому нелегально работающего хирурга, срезая с себя окровавленные и частично присохшие шмотки, чуть не воя от впивающихся в грудь игл и в конце концов лишаясь сознания от болевого шока, он будет твердить как "отче наш", как таблицу умножения, как A to Z, что нельзя никому доверять ни на йоту, и, чёрт возьми, нельзя делать исключение даже для бывших партнёров, которым помогал спасать шкуру. Им - особенно нельзя. Но это потом, через несколько часов. А сейчас нужно думать только о том, как остановить кровотечение, как сохранить сознание, как удержать пистолет, если этот урод решит исправить промашку, и, главное, как дождаться, пока через четверть часа улица начнёт просыпаться - и появится мизерный шанс уйти незамеченным. Вспышка, яркий флэш-бэк, подмигивание фар, почти вынуждающее вздрогнуть и отшатнуться в сторону, броситься в сугроб, перекатиться, извлекая в полёте пушку и прицеливаясь в шины... Почти. Блэк всмотрелся в собственную тень, углём вычерченную на белом, и даже почти захотел в какой-то миг, чтобы Грацци не затормозил, или чтобы тормоза не сработали, или чтобы под лёгкой снежной порошей оказался гладкий лёд... Тоже почти. "Почти" - всего лишь пять букв, два слога, выдох пара из губ на морозе, а значимости как раз хватит на одну жизнь. И на фордик, преградивший путь от отеля.
Недавний танец - шаг влево, шаг вправо карается расстрелом фар прицельно в спину! - превратился в стэп. Р-раз - каблук опускается на асфальтовое полотно, слегка прикрытое снежным крошевом. Два - носок приземляется следом, частично перечёркивая линию чёрного следа автомобильных шин. Тр-ри - в такт шагам раздаётся странный шум в груди; эге-гей, разве в стэпе сердце должно стучать, нет-нет, никаких звуковых помех, вам следует заткнуться, мистер Харт да побыстрее. Четыр-ре - вторая нога делает шаг, догоняя первую, пора бы дать рождение новому звуку, заменяющему пульс. Блэк сократил и без того не слишком большое расстояние до машины, но не стал огибать её, чтобы усесться на соседнее с водительским креслом. Не стал наклоняться к окошку, чтобы что-то сказать Луко, прокомментировать его выходку с игрой в "угадай, что будет дальше". Просто замер на несколько мгновений на расстоянии вытянутой руки от дверцы фордика - тёмный силуэт на несколько более светлом фоне, прямая, как струна, спина, чуть склонённая набок голова с росчерком завивающихся волос, рассекших лицо пополам, до упора засунутые глубоко в карманы руки, невидимый при таком контрасте света и тени, но вполне ощутимый взгляд сверху вниз. Смазанное движение - и Морган уже оказался возле дверцы машины, рванул её на себя - ай-яй-яй, синьор Грацци, в Британии принято нажимать на кнопочку, блокируя двери, ради вашей же безопасности на дороге! - наклонился, по плечи погружаясь в постепенно теплеющее нутро форда и застывая лицом к лицу с итальянцем. Впился ладонью в "плечо" сиденья, отрезая Луко возможность отшатнуться в сторону, замер глаза-в-глаза, в тесном промежутке оказавшись слишком близко, чтобы можно было рассуждать о комфорте, вперился теперь уже отлично заметным, но всё ещё нечитаемым взглядом в итальянца, хмуря брови, что никак не могло помочь спрятаться танцующим безумный стэп демонам в зрачках.

©

@темы: Morgan Black, Великобритания, Фрагменты, XXI, Мужчины

---

Огюст де Нуарэ. 4 июля 1752. Италия, близ Неаполя, вилла "Allegria"

4 июля, 00:05.

Море – спасение. Единственное и неповторимое. Скрывает, смывает, утаскивает вслед за волнами всё то, что не хочется оставлять. Сохраняется в памяти вкус соли, вина и горечи. Той самой, что, как водится, куда лучше приторной сладости. Готовая к прыжку гадюка бросилась на камень? Что случится, коли под валуном окажется другая змея, тоже желающая поохотиться? Песок в волосах, но я жду продолжения.

4 июля, 15:35.

Мой отец, когда он ещё был жив, гордился тем, что, несмотря на его значительное место в ряду приближённых к королю персон, он так и не нажил себе врагов. Во всяком случае таких, которые грозили бы ему чем-то большим, нежели произнесённый за спиной дурной отзыв о его персоне. Я же всегда придерживался мнения о том, что человек, у которого нет ни одного врага, не может иметь и друзей. Не случайных знакомых, с которыми можно выпить вина в захолустном трактире, а именно тех, кому без малейшего страха можно доверить оборонять свою спину во время неравного боя.
Друзьям простительна слабость: в таких случаях их можно поддержать. Друзьям простительны невнимательность, неосторожность и даже некоторая наивность: можно стать им опорой. Враг должен быть совершенством. Иначе он перестаёт являться врагом, превращаясь во всего лишь досадное недоразумение на пути к цели. Враг должен быть совершенством, чтобы вражда с ним была не просто одним из жизненных эпизодов, но величайшим событием. Врагов я предпочитаю выбирать сам.
Мне отчего-то пришлась по душе змея с блестящей чешуёй, хотя существует множество причин для рождения абсолютно противоположного чувства. Я бы хотел видеть подобного человека своим врагом и, кажется, уже на полпути к этому. Вот только на этот раз выбор возможного врага обусловлен отнюдь не моим желанием, но чем-то много большим, тем, что сильнее меня самого.
Быть может, в конце этой истории я назову себя глупцом.

4 июля, 18:10.

Лучший способ избавиться от врага - сделать его другом. И разумеется, успеть это сделать до того, как он решит пустить тебе кровь.
Итак, заполучить врага я уже успел. Вот только с процессом перехода его в ранг друзей могут выйти некоторые затруднения…

©

@темы: Дневники, XVIII, Auguste de Noiret, Мужчины, Италия

---

Камилла дель Торе Филарете. 11 июля 1470. Италия, Флоренция.

Запись на греческом языке.

Мне кажется, или последние несколько дней после того ночного разговора я провела в бреду? Нет, не кажется, всё так и есть. Тяжёлые мрачные сны опутывали не хуже нитей паутины, а с губ, как потом рассказывали слуги, срывались непонятные слова. Просыпаться от собственного крика и не удивляться этому… Кажется, я скоро привыкну к подобному. Если у меня будет время привыкнуть, а это представляется маловероятным, ведь Альбинос уже всё для себя решил. Мне остаётся только смириться с его выбором, ибо сама я ничего изменить не могу.
…Мне снился сон той ночью, как и все последние ночи, как и минувшую ночь. Один и тот же по своему содержанию, он каждый раз словно позволял мне увидеть немного больше, нежели в предыдущий, будто с каждым новым приходом Морфея всё глубже погружая меня в пучину… Чего? Я видела себя, обнажённую, прикрытую лишь сгустками тьмы – той самой, которая так много лет сдавливает моё тело в невидимой для других пытке. Тьма колыхалась вокруг моего тела и была подобна лоскутам моей же кожи. Сквозь мои запястья и лодыжки тянулись окрасившиеся кровью нити, которые распластали моё тело на паперти той самой церкви, где я встречала Винченцо де ла Мора. Руки в стороны, одна нога на другой и голова, в безмолвном страдании опущенная на плечо – издевательская пародия на распятие Христово. И пламя, пламя, пламя вокруг меня, внутри меня, везде…
Чем был этот сон? Порождением моего воспалённого мозга, который не соглашается понять мою греховность, в отличие от меня самой, принявшей её как данность? Посланием свыше, наказывающим мне смириться с карой, постигшей меня? Криком моей души, не смирившейся с тем, что всё, бывшее когда-то для меня святым, да и оставшееся таковым по сию пору, при этом вызывает во мне боль и страдания, словно я – проклятое порождение мрака? О чём я? Ведь так оно и есть, быть может. Паучиха, распятая на собственной паутине и сожжённая в своём же огне… Так оно и есть.
Но я не перестану ходить в церковь, не перестану. Пусть даже дыхание моё прерывается, а по всему телу растекается мучительная боль. Пусть пробуду под сводами храма Божьего всего несколько минут, после которых необходимо часами приходить в себя. Пусть. Там я могу продолжать тешить себя надеждой, что Господь всё же не отказался от меня окончательно, что он даёт мне шанс, раз позволяет иногда приблизиться к нему. И… быть может, мне удастся хотя бы издалека увидеть Альбиноса. Это принесёт короткое облегчение.


Запись на греческом языке неровным почерком. Несколько страниц до неё вырваны.

…олько раз видела его издалека, но это уже почти перестало приносить облегчение, а приблизиться не могу. Не позволяет что-то. Гордость? Разве осталась она у меня за те годы, что я вынуждена была мириться со многим, от чего отринулась бы всей душою, если бы могла?
«Слёзы Тота» приходится принимать вдвойне больше. Состава ещё много, но зачем он будет нужен, если сумеет лишь на несколько часов прогнать боль, которая раньше отступала сперва на месяцы, а потом на дни?

©

@темы: Дневники, XV, Kamilla del Tore Filarete, Женщины, Италия

---

Морган Блэк. Декабрь 2008. Пригород Лондона, Великобритания.

К себе в номер Морган вернулся в странном расположении духа, определения которому сам не мог найти. С одной стороны, разговор прошёл достаточно ровно, даже слишком, а итальянец произвёл впечатление действительно далеко не глупого человека, который вряд ли склонен к авантюрам, когда на кону доброе имя его семьи. Не его самого, а всей семьи - Блэк, проведший довольно много времени в итальянской среде и насмотревшийся там разного, не понаслышке знал, какое большое значение имеет семья для таких людей. Если, конечно, синьор Грацци не является исключением из правила. С другой стороны, после этой специфической беседы осталось неуловимое ощущение недосказанности, отсутствия чего-то, что могло полностью изменит ситуацию, перевернуть вверх ногами, содрать чистенькое покрывальце ровной дипломатичности, в которой только слепой не заметил бы фальшь. Мастерскую, профессиональную, умелую, быть может, даже неосознанную, но всё же имевшую место быть. Блэк чуть ли не кончиками пальцев ощущал натянутость воздуха в комнате итальянца, выйдя из которой и отдалившись немного по коридору, в первую очередь отдышался, прогоняя из лёгких остатки того кислорода, что он вдыхал внутри.
Немного постояв у приоткрытого окна, Блэк выкурил две сигареты подряд, выдыхая дым наружу и тут же ловя лицом, когда ветер бессовестно возвращал белёсые круги назад в помещение. Когда со второй сигаретой было покончено, Морган отошёл к креслу, в котором до сих пор в полуразобранном состоянии лежала сумка. Замок так и остался наполовину расстёгнут, у хозяина не было времени заняться вещами. Теперь-то уж и подавно оно вряд ли появится. Нырнув рукой в нутро сумки, Блэк не глядя нашарил там внутреннее отделение, щёлкнул кнопками и извлёк мобильный телефон, разряженный, конечно. Впрочем, зарядное устройство оказалось рядом, мужчине оставалось лишь подключить его в розетку. Много времени дл разговора Блэку не требовалось, так что он лишь прогулялся к ванной комнате, ополоснул ванну и пустил наливаться воду. Когда вернулся, телефон уже немного напился электричества, так что ничто не мешало Моргану позвонить. Использованной симке путь лежал в утиль, ей на смену в сумке было ещё несколько, зарегистрированных на самые разные имена (из них Блэка более других позабавило имечко Пигги Милксоп; о чём должны были думать родители, давая ребёнку, рождённому с фамилией "мокрая курица", имя, созвучное со "свинкой"?), так что в ближайшее время хотя бы об этом можно было не беспокоиться. Блэк задымил третьей по счёту сигаретой и уже шестой за последний час - слишком много даже для него, - набрал по памяти номер и прижал трубку ухом к плечу, усевшись прямо на стол - дальше провод зарядника не доставал. Ровные гудки пиликали довольно долго, давая понять, что на том конце в такое время благополучно дрыхнуть и не намерены ни с кем общаться. Разве что звонящий будет настойчив и подождёт минуты полторы-две. Если только он наберётся терпения, чтобы дать понять желаемому собеседнику, что разговор предстоит серьёзный и необходимость немного послушать однородное гудение - не самая большая плата за него. Наконец в динамике послышался звук соединения и всё ещё немного сонный, но готовый в любой момент взбодриться голос произнёс дежурное "Ну какой мудак звонит в такое время?"
- Hey, kid! - усмехнулся в трубку Морган.

- Hey, kid! - то, что издали виделось всего лишь кучей не расфасованного мусора, небрежно сброшенной в подворотне возле вонючего бака, вблизи оказалось вовсе не наполненным отбросами пакетом, а человеческой фигурой. Вернее, мужским телом. Если быть точнее, скорее даже юношеским, насколько можно было разглядеть в потёках грязи и крови. Лицо парня представляло собой жуткое месиво жидкой дорожной пыли, изуродованной плоти и рвоты - из парня едва не сделали отбивную и хорошенько вымолотили по животу. Немудрено, что его вывернуло наизнанку. Удивительно скорее то, что он до сих пор остался жив. Точно жив – Блэк чуть наклонился и тогда смог услышать, как с едва различимым нездоровым хрипом из горла парня вылетают хрипы.
Одет он был ничем не примечательно для этих мест: потёртые джинсы с небрежно сделанными разрезами на коленях, бывшая когда-то тёмно-серой, а сейчас ставшая чёрной футболка, джут поверх, «найк» на ногах. В полуметре валялась изгвазданная кепка, но вряд ли эта тряпица могла носиться кем-то последние лет пять, уж больно потёрто выглядела. Вот и всё. Никаких вещей на первый взгляд, никаких особых примет – короткая стрижка, русые волосы, средний рост, худощавое тело. На лицо смотреть было противно, но даже поборов приступ тошноты, Морган не смог определить возраст парня – слишком большие синяки, слишком много крови, слишком искривлён нос, слишком разбиты губы.
Надо бы валить из этой подворотни куда подальше, рвать когти с места преступления, не обращая внимания на разбросанный по углам мусор, чем бы они ни был. Или кем. Если его тут бросили, значит, оставили умирать. Судя по характеру повреждений, били парня медленно и методично, одними руками и потом, когда он упал, ногами, не использовали бит или ещё чего-то вроде, ножевых ранений тоже не было видно. И били, судя по всему, несколько людей. Значит, за дело. Или, во всяком случае, по делу. Мало ли кому понадобилось научить мелкого уму-разуму, пусть и посмертно? Мало ли кому этот пацан наступил на хвост. Вмешиваться в подобные дела – себе дороже и чревато последствиями.
Парень что-то проскулил и закашлялся – в сторону Блэка брызнули капли слюны и крови, и молодой мужчина отступил на шаг, брезгливо поморщившись и приглушённо ругнувшись. Избитый тем временем как-то ещё больше обмяк, повернул голову неестественно криво, как будто смотрел прямо в лицо Блэку, когда с заплывшими веками и в бессознательном состоянии вряд ли мог видеть даже свет в конце туннеля. А вот Блэк разглядел, наконец, что мальчишка едва ли намного его младше, на вид не больше восемнадцати лет, совсем ещё зелёный, в такие годы по подворотням шастают либо местные, которых свои и пальцем не тронут, либо те, кто может за себя постоять, такие, как сам Морган. А вот вполне презентабельным на вид, хоть и простенько одетым мальчикам путь сюда заказан.
Где-то послышался отдалённый звук полицейской сирены. «Твою ж мать!» - подумал Блэк и, наклонившись, взвалил полуживой окровавленный кусок мяса на плечо.

- Hey, kid! – повторил Морган, невольно улыбнувшись на голос, прозвучавший в динамике. Уже семь лет прошло после его знакомства с Рэем, парень заметно возмужал, давно превратившись в мужчину, но это обращение до сих пор осталось неизменным. Собеседник по ту сторону уже окончательно проснулся, загремел чем-то стеклянным, видимо, достав из холодильника бутылку любимого пива, по ходу дела начав обычный трёп, столь характерный для старых знакомых, которые встречаются не слишком часто, последний раз виделись очень давно, но от этого ничуть не меньше рады друг другу. Блэк успел докурить, погасить сигарету и потянуться к альбому и карандашу, попутно почти бессознательно вырисовывая какие-то линии, едва ли уделяя бумаге больше внимания, чем разговору. Только когда словесный поток иссяк и с той стороны прозвучал вопрос уже по делу, Морган на несколько секунд замолчал, опустив взгляд в альбом зарисовок, приглушённо выругался, сообразив, что он изобразил, а потом и вовсе отбросил альбом на кресло.
- Мне нужная твоя помощь, kid. Уже утром, - перейдя на совсем другой тон, сообщил Блэк. – Надо приглядеть, чтобы один господин хороший не вздумал оторвать мне яйца, пока я беру его за задницу.

Всё так, синьор Грацци. Вы ведь действительно разумный человек?

©

@темы: Morgan Black, Великобритания, Фрагменты, XXI, Мужчины

---

Сальватор. Июнь 1999. Санкт-Петербург, Россия.

Стасу всегда нравилось в музеях. В них дышалось на удивление свободно, хотя почему-то большинство людей утверждало, что в музеях и галереях какой-то спёртый воздух, наполненный то запахом красок, то тонким налётом никогда толком не исчезающей пыли. Но именно в этих неделимых составляющих музеев и картинных галерей Стас находил для себя неуловимое очарование. Стоя перед той или иной картиной или скользя взглядом по прячущемуся за толстым стеклом предмету, он ощущал веяние времени, этого вечного стража жизни, чьей профессией испокон веков было менять привычный уклад, разрывать в клочья старое, порождать что-то доселе неизвестное и всегда двигаться вперёд, катить по наклонной плоскости голубой шарик с пятнами зелёного и белого. Только в местах, хранивших остатки чего-то давнего, с трудом дошедшего до третьего тысячелетия, можно было почувствовать дыхание времени настолько сильно и при этом не прикладывая никаких особенных усилий. Именно это и нравилось Стасу. Должно быть, потому он и планировал в начале июня, сдав выпускные экзамены, подать документы на исторический факультет.

Прохладная рука Марины, отвлекая от раздумий, легла на предплечье и мягко повлекла за собой, увела от манекена, на котором был представлен образец парадного наряда флорентийского мужчины времён Лоренцо Медичи. Стас словил себя на мысли, что в этом наряде было нечто неправильное, не полностью соотвествующее времени. Он не успел разобраться, что именно: слишком яркий цвет, излишне вычурная вышивка или что-то ещё, - юноша не слишком хорошо разбирался в одежде разных времён и народов, да и не успел он толком присмотреться, влекомый мягкой девичьей ладошкой. Однако ощущение неправильности не исчезло, оно поселилось где-то на задворках сознания, не слишком понятное, но от того ещё более явное. Оно чем-то походило на недоброе предчувствие, когда вроде бы ничего не должно случиться, но где-то в глубине души что-то дёргает за туго натянутые нити. Но если недоброе предчувствие всегда приносило с собой беспокойство, то это, доселе незнакомое ощущение, веяло чем-то странно приятным, хоть и совершенно непонятным.

- Смотри, - губы Марины почти что коснулись его уха, когда она наклонилась поближе и тихонько зашептала, чтобы своим смешливым голосом не обратить на них лишнего внимания других посетителей музея. - Образец чаши для омовения рук. Не могу себе представить, что в те годы только-только появилась вилка, а до этого люди, даже самые знатные, попросту хватали еду руками!
Стас лениво скользнул взглядом по стоящей посудине, на этот раз не скрытой стеклянной перегородкой, попутно рассказывая Маринке о ещё каких-то интересных деталях ренессанских застолий, как вдруг его глаза почему-то остановились на кубке, стоящем чуть в стороне от сосуда для омовения рук. Потускневшего серебра кубок был, в сущности, ничем не примечателен. Во всяком случае, не более той же "бадьи" для мытья рук или установленной на специальной подставке тарелки. Но Стас не мог отвести от кубка глаз, его притягивало к нему, манило, а непонятное чувство неправильности, рождённое при взгляде на мужской наряд, теперь сменилось чётким ощущением узнавания. Юноша замолчал, прервав свой рассказ на полуслове, и Марина вопросительно посмотрела на своего спутника, не понимая, почему он замолчал. А Стас всё смотрел на этот кубок и почему-то видел, как подносит его к своим губам, ощущая приятную прохладу металла и вкус вина, видел, как мерцают в глубине алого напитка отблески многочисленных свечей, видел, как после его губ на краю бокала остался едва заметный след - как бы ни были хороши салфетки, даже они не всегда помогают...

- Стас? - Марина коснулась его руки, желая привлечь внимание. Раньше он всегда чуть вздрагивал, когда она неожиданно дотрагивалась до него, старательно пытался скрыть свою реакцию и совершенно не имел представления о том, что Марина-то отлично всё понимает и что специально порой позволяет своим пальцам скользнуть по его ладони. Стас вздрогнул и сейчас, только девушка отчего-то осознала, что причиной тому было вовсе не её прикосновение, которого юноша, казалось бы, даже не заметил. Он впился взглядом в потемневшее от времени жалкое подобие бокала, побледнел, дрожал всем телом, словно его трясло в лихорадке или горячечном бреду, а его губы, поблекшие, словно лишившиеся сразу всей крови, судорожно двигались, что-то беззвучно бормоча. Марина взволнованно потрясла его за плечо, но Стас даже не обернулся. Всё так же глядя на кубок, он наконец начал произносить рвущиеся изнутри слова вслух. Вот только Маринка ничего не поняла. Она, конечно, знала, что Стасу всегда хорошо давались языки, но кроме обязательного в школе английского и немецкого (по собственной инициативе), юноша не учил других языков. А сейчас он бормотал непонятно что на каком-то странном подобии итальянского, насколько могла судить девушка. Несколько раз с его уст сорвались явно имена и фамилии - уж точно итальянские, даже её скудные познания в лингвистике позволили Марине это понять, - среди которых он с каким-то едва уловимым уважением в голосе вспомнил и того, чьим именем всего пятью минутами ранее называл всю эпоху. Стас всё бормотал, мутнея взглядом, а потом вдруг резко рванул руку вперёд, схватил кубок и сжал его бледными пальцами, которые знали - или помнили, - как прохлада сосуда ложится в ладонь.

- Ты что делаешь?! - в шоке прошипела Маринка, одной рукой тряся Стаса, а другой стараясь разжать его тонкие пальцы, в глубине души надеясь, что в музее нет камер наблюдения и никто не заметит этой выходки. - Стас, прекрати!
Юноша выпустил кубок из рук так же неожиданно, как и схватил его. Ещё несколько десятков томительно долгих секунд он смотрел на Марину мутным взором, в котором пряталось нечто непонятное девушке, нечто, никогда ранее не виденное ею в этих карих омутах, всегда таких спокойных, добрых и родных, а теперь вдруг забурливших с незнакомой страстью. Стас моргнул - и туман исчез из его глаз, как будто его и не было. Взглянув на Марину как-то по-другому, нежели раньше, юноша мотнул головой и рассеянно улыбнулся.
- Ты что это? - всё ещё подозрительно спросила девушка, цепляя друга под руку с явным намерением не отпускать его до тех пор, пока они не выйдёт из этого чёртового музея.
- Да так, показалось, - пробормотал Стас, послушно идя вслед за девушкой. - Не бери в голову, Маринка.

Она ещё раз покосилась на него, но промолчала. Каблуки её модных туфелек бодро отстучали по зеркальному паркету до самого выхода, откуда уже маняще веяло прохладой, свежим весенним воздухом и где ничто не напоминало об этой давящей пыльной спёртости, которую Марина никогда не любила. А Стас даже не заметил, как с его лица постепенно сползла улыбка, как будто стекла мелкой каплей по стеклу - медленно, оставляя за собой нечёткий след. Его рука всё ещё помнила прохладу кубка, в глаза бросались отражённые вином отблески свечей, а перед мысленным взором вставали яркие, невозможно реальные образы и в памяти всплывали слова на почему-то знакомом языке, чьи-то странно знакомые лица, вкусы, запахи, ощущения, звуки, - всё то, что он по какой-то непонятной причине забыл и что теперь возвращалось одним большим снежным комом, грозящим раздавить его, простого выпусника обычной школы, абсолютно не имеющего понятия о том, какой был вкус лучших флорентийских вин...

- Это он, точно он, - Игорь уверенно улыбнулся, следя взглядом за неуверенно шагающим по улице молодым человеком. - Я уверен в этом. У мальчика всегда была тяга к искусству, сколько его помню. Немудрено, что память начала возвращаться к нему именно здесь.
Клара молча хмыкнула, достала из бардачка пачку "Голуаз" и закурила, не дожидаясь, пока Игорь предложит ей зажигалку.
- Староват он для обретения памяти, - женщина выпустила колечко дыма в лицо Игорю и усмехнулась. - Боюсь, в таком возрасте он может принять её за проявления какого-нибудь психического заболевания с залихвастым названьицем. А уж когда сны начнутся...
- Не староват, - возразил её спутник. - А если сам не сообразит, что к чему, мы ему поможем. Не так ли?
- А то у нас есть выбор? Мир-то спасать надо, - женщина невесело усмехнулась, глубоко затянувшись сигаретой. - И всё же я сомневаюсь, что всё пройдёт так просто, как ты рассчитываешь.
- Сомневаешься? А вот сейчас посмотрим... - и Игорь высунул голову в окно.
- Ты же не будешь... - начала Клара, но была прервана.
- Эй, Сальватор! - громко выкрикнул он вслед медленно уходящей парочке и тут же скрылся в кабине.
- Болван, - скупо прокомментировала Клара, покачав головой. - Какой же ты болван, Джиакомо...

Маринка щебетала что-то, но Стас не прислушивался к её словам, полностью погружённый в свои мысли и не свои воспоминания. Не свои? Он просто медленно отмерял шаги, почти ничего не видя и совсем ничего не слыша вокруг. Когда девушка окликала его, он не отвечал, и она просто чуть сильнее сжимала его руку в своей, с беспокойством подумывая о том, что надо будет посоветовать его матери показать парня врачу. А Стас ничего не видел и ничего не слышал. Совсем ничего.
- Эй, Сальватор! - возглас откуда-то из-за спины ворвался в голову ещё одним снежным комом, призванным разрушить то немного уцелевшее, что осталось после первого.
Маринка удивилась, услышав столь редкое для столичной улицы имя, но спустя мгновение была не просто удивлена, ошарашена - когда Стас, неожиданно остановившись и снова вздрогнув, как и тогда, в музее, обернулся и с какой-то внутренней радостью и внешним недоверием произнёс:
- Д-да?

©

@темы: Россия, Фрагменты, XX, Маски, Мужчины